49-летний ветеран Николай Микитенко (позывной Ворон) поджег себя в ночь на 11 октября. Он пришел на главную столичную площадь в орденах и военной форме. Выложил последнюю сториз — глядя на монумент Независимости, где с избиения студентов начался Евромайдан: «Сейчас 3.25, и мне очень хочется, чтобы Украина была самостийной». Облился бензином и превратился в факел. Говорят, что запись с горящим Николаем, которая появилась на youtube, сделана камерой его телефона. Несколькими часами раньше были еще два коротких сообщения в Фейсбуке: «Поддержите за все мои грехи! Иду к дебилу Зе, объяснить как живем на фронте, и как защищаем Украину», а затем: «Думаю, как буду гореть? Хватит сил доказать, что Украина понад усе?». Обгорело почти 100% поверхности тела, но каким-то образом его сердце протянуло до 14го – символично, что в День защитника Украины на одного защитника стало меньше.
«Выбрал путь пассивного протеста — это то, что и надо «зелени»
О погибшем побратимы и друзья рассказывают: пассионарная личность, рвался на фронт после ранений, отдавал на помощь армии все, включая наградные за орден Мужества, близко к сердцу принимал события в стране.
Из фрагментов эпитафий на его стене в ФБ складывается история жизни и смерти. Был в 19 сотне Майдана, там же получил первую контузию. «Ошметки своей сотни вывел из Мариинки в черный день 18 февраля — потому, что знал все печерские (закоулки) наизусть», — оставил воспоминание друг детства. Прямо с Майдана весной 2014 Микитенко записался в первое подразделение Нацгвардии. У него на глазах был сбит вертолет с генералом Кульчицким, выжил лишь один человек. Николай производил эвакуацию и сам оказался в киевском госпитале с поврежденной шеей.
Второй раз попал в госпиталь, чтобы «подлечить душу». «У него было много погибших товарищей, за которых ставил свечи в госпитальной церкви. Война его не отпускала», — еще одно дружеское воспоминание.
А вот как 6 лет назад Ворон рассказывал о себе сам:
Каков мотив? «Доконала война и лядский «мир» с московскими убийцами, навязанный бесхребетной зеленой властью», — так выглядит мнение самого близкого друга.
«Толкнул Колю на смерть Зеленский. Страна катится в пропасть», — поделилась знакомая погибшего, военный волонтер. Оба считают, что «писец в стране» — достаточный мотив. А Николай хотел разбудить общество, убаюканное опасными для независимости «колыбельными».
Но другая знакомая, тоже волонтер, говорит, что были у погибшего и проблемы с алкоголем, и сложности в личной жизни (впрочем, как и у многих фронтовиков). Она укоряет «порохоботское» окружение за подстрекательство: «Внушают ребятам: нас предали, сливают, надо подниматься и возвращать «сивочолого гетьмана», играют на патриотизме».
Оценки трагического поступка отличаются в зависимости от политических предпочтений. Писательница Оксана Забужко воспела поступок Николая Микитенко. Провела параллель с христианскими мучениками: «Это – жертва, жертвоприношение (по Христовому примеру, дорогие мои благочестивые прихожане!). И если вы считаете себя христианами, вы не можете не почувствовать, что опытный воин, который в совершенстве умеет убивать за Украину, но выбирает вместо (например) теракта самосожжение, то есть принесение себя в жертву, как раз и «положил душу» за нас всех – исправляет вбитую нам в сознание иерархию ценностей. Отрицает своей мученической смертью постоянный, ежедневно вдалбливаемый обществу пропагандистский посыл власти «и на хр*на вам сдалась та Украина, чтобы за нее умирать!». Какой же более весомый контраргумент может бросить на противоположную чашу весов один человек, нежели собственное горящее тело!»: https://www.facebook.com/oksana.zabuzhko/posts/10158833497648953
Выступление писательницы задело массу людей. Но часть подписчиков Забужко истолковала его как укор погибшему за «не теракт». «Выбрал путь пассивного протеста – это то, что и надо «зелени», а лучше бы уничтожил кого-то из врагов», — многие высказались в том ключе, что надо было Ворону начинать убивать «внутренних оккупантов» в Киеве.
Перед прощанием ходили слухи о массовой акции протеста. Кое-кто призывал выходить с оружием, трактуя фразу из последнего сообщения Николая в Фейсбуке: «Возьмите оружие в руки и защитите Украину».
Но утром 17 октября на прощание под проливным дождем на Майдане собрались не больше сотни людей, включая журналистов.
— Он ходил под Офис Президента, но его не приняли, — дочь погибшего Юлия Микитенко, стоя у закрытого гроба, просит поступок ее отца не называть самоубийством. — Он совершил протест против капитуляции.
В своей речи она вспоминает борцов за украинскую независимость. Василия Макуху, который в 1968 г. в Киеве поджог себя и прокричал: «Геть окупантів!», «Хай живе вільна Україна!». И Олексу Гирныка, который спустя 10 лет совершил самосожжение в Каневе, призывая в своих листовках украинский народ подняться против российской оккупации.
— Мой отец не был фанатиком, он не был самоубийцей. Он очень любил жизнь и Украину. Он был воином, и война была его призванием. Как воин, он был готов положить жизнь за Украину, и он это сделал, но самое трагическое – его не услышали. Я могу его понять, как и многих других ветеранов, которые растеряны и в отчаянии. А вот чего не могу понять — почему никто не высказал слова поддержки и сочувствия нашей семье. Побратимы хотят, чтобы власть пошла с нами на диалог. Господин Президент, имейте мужество посмотреть в глаза мне, в глаза ветеранам, — говорит Юлия Микитенко. Она офицер, с 20 лет в армии, а в 22 года потеряла на фронте мужа. Младший брат (сын Николая Микитенко) учится в военном училище.
Журналисты пытаются услышать от Юлии какие-то требования или ответ на вопрос о «последней капле», но конкретики нет. Ситуация в политической жизни страны начала угнетать Ворона сразу после выборов Президента в 2019 году. Вся его семья поддерживала проигравшего Петра Порошенко и испытала большое разочарование. Но о суициде Николай не говорил.
— Основное, что демотивирует военнослужащих — полная глухота власти, — объясняет Юлия Микитенко главное требование к нынешнему хозяину Банковой.
— В войне надо или побеждать, или сдаваться, — говорит побратим покойного. — А как-то иначе не остановит войну Зеленский. Никуда не денутся вражеские танки, никуда не денется вражеское оружие. Никуда не денутся недовольные на той стороне. В. Зеленский перед выборами сменил риторику в сторону более патриотической, но раньше то, что он говорил и делал – неприемлемо для нас — тех, кто воевал.
Другие ветераны, стоящие рядом, соглашаются: Президент умаляет их роль в защите страны, игнорирует и самих ветеранов, и их проблемы.
— По возвращении с фронта у Николая бывало тяжелое состояние. В таких случаях ему требовались живые люди. Обычно он звонил мне, и мы встречались. Ему нужно было видеть — кого он защищает. В этот раз он не позвонил, — одноклассник Ворона, похоже, единственный, кто признает: его товарищу требовалась помощь.
А за год до трагедии сам Ворон призывал ветеранов не стесняться обращаться за психологической и психиатрической помощью – в сюжете на тему ПТСР он был одним из героев:
Вернувшись с фронта, украинские воины часто остаются наедине с собой. Пока были там, они считались героями, тут превращаются в «невидимок», или даже раздражителей спокойствия. «Невидимыми» остается и большинство самоубийств. Исключения — когда фронтовик угрожает взорвать вместе с собой других людей. Год назад в центре Киева так и вышло: два человека сидели на ступеньках, ветеран уговаривал друга отказаться от суицидальных планов, а когда не смог — накрыл своим телом гранату, спасая случайных прохожих. Но, даже получив огласку, трагедии остаются без последствий. Может, история Николая Микитенко что-то поменяет, станет уроком?
«Поступок Ворона – это месседж». Каждый должен понять свой
Поговорить об этом мы решили с Андреем Козинчуком. Именно его как лучшего военного психолога порекомендовали «ОРД» ветераны АТО-ООС. Андрей Козинчук тоже воевал в АТО и помогает другим справиться с последствиями войны на волонтерской основе. Как оказалось, он не только был знаком с Николаем Микитенко, но и разговаривал с ним незадолго до его гибели.
Фото – https://www.facebook.com/andriy.kozinchuk
Андрей Козинчук тоже написал в ФБ свое прощальное слово: «Ворон был очень ярким. Майдан, контузия, война в составе первого НГУшного батальйона, Карачун, выносы тел побратимов. Ранения, лечения, снова служба в разных подразделениях, снова лечение. На Майдане начал путь воина, на Майдане и завершил. Его выбор это акт обращения внимания самым громким способом. Каждый получил месседж. И я в том числе. Мне грустно и я корю себя, но сделаю все, чтобы этот мир становился лучше. Это мой месседж от Коли. Ветераны – если вы думали о подобном, не пренебрегайте поддержкой. Нам надо научиться просить (требовать, спрашивать) поддержки. Такой ментальный «I need assistance» (мне нужна помощь).
— Насколько суицид ветеранов серьезная проблема в Украине?
— Из-за того, что нет статистики, мы не можем оценить проблему. Долетают лишь отголоски. В сравнении с другими странами у нас все еще не так плохо. Но все мероприятия, которые проводятся — формальны, и их недостаточно. Не можем понять, кто этим должен заниматься: Минздрав, Минсоцполитики, Минветеранов? Все вместе? Нет программы замкнутого цикла, которая бы служила предотвращению. В Штатах этим занимаются глобально. Вплоть до того, что даже к Голливуду есть пожелания не показывать ветеранов с негативной стороны. У нас же два дуальных образа – герой-солнышко и «аватар», который пьет и бьет жену. А правда всегда посредине.
— Вы общались с Николаем незадолго до трагедии. Выражал ли он суицидальные настроения?
— Нет-нет! У него было много боли, много злости… Но суицидальных проявлений не было. Хотя это как раз и подходит к портрету склонного к суициду. Они-то чаще всего о подобном намерении не говорят. А если и говорят, мы не имеем права это обесценивать — все равно работаем, т.к. есть процент людей, которые только декларируют, а есть те, что декларируют и потом делают.
Мы общались с Николаем только по телефону. Я был в командировке, когда у Николая возник определенный запрос. Он выразил готовность, я ответил: «Ок», и мы договорились о встрече как раз во вторник (13 октября)… Но вторника он не дождался. Произошло то, что произошло.
— А если б вы были в Киеве, может, он бы остался в живых?
— Не факт. Все очень индивидуально. Человек, который хочет такое совершить, он, как правило, идет до конца, так что сказать: «Я б всех спас» – не могу… Но это разговоры на тему «а если бы…». Тут надо ставить вопрос: а что дальше.
— Как давно вы познакомились?
— Года три назад. Я помог Ворону (Николаю Микитенко) в определенных делах душевных. Общались скорее как ветераны (не как пациент — врач). Он у меня никогда не был в терапии, и контакты у нас были точечными. Но я подсказал специалистов. Его положили в клинику, лечили. Он там всех обаял. Во время лечения тую посадил. Отремонтировал беседку. Мне не нравилось, когда кого-то принуждают к работе, а Ворон сам хотел, через волонтеров раздобыл инвентарь и сделал все, что нужно. Был человеком действия.
— Возможно ли, что человек не сумел оправиться после посттравматического стрессового расстройства?
— Прежде всего — у Николая не было диагностировано ПТСР. Были последствия войны, которые сыграли какую-то роль. Поймите, никогда не бывает один фактор.
— Какой процент политики был в ваших разговорах с Николаем?
— Процентов 10. Политика его «шторила» сильно. Но мы в разговорах с Вороном пришли к выводу, что все-таки политика — это внешний фактор. Есть другие. А единственный фактор, на который он мог повлиять, чтобы достичь изменений – это он сам. Не улучшиться. Не простить. Но принести качественные изменения. Мы к этому пришли, и…. И все равно его протест был такой…
— Могут быть причиной действия власти?
— Отчасти. Потому что всегда есть совокупность внешних факторов и совокупность внутренних. Не подумайте, что я отбеливаю власть. Нет. Но личная история Николая гораздо глубже. Детство, юность, возвращение с войны, пребывание на войне…. Масса всего. И не только у него. У каждого. Так не бывает, чтобы: «Меня бросила девушка, а я пошел, и наложил на себя руки» — образно говоря. Всегда есть множество факторов, которые вымывают жизненный ресурс. Человек не ощущает смысла жить дальше, и уходит.
— Друзья и родственники говорят, что не видели ни малейших признаков депрессии. И при этом волонтер рассказала, как летом Николай, находясь в клинике, захотел с ней поговорить и признался, что готов умереть за Украину. Речь была не о фронте.
— Это то, что декларируется. Есть декларированные и есть не декларированные настроения.
— Если это политический протест, должно быть конкретное событие или события, или последняя капля, здесь же скорее человек находился в таком подавленном состоянии долгое время — это не говорит о депрессии?
— Вы пытаетесь объяснить с т.з. здравого смысла, а мозг делится на две части — рациональную и эмоциональную, и здесь эмоциональное состояние зашкаливало. Рациональное выглядело бы так: после того как я это совершу, Президенту оглашают импичмент, парламент распускается. И тд. Но здесь даже резонанса большого не было. Поступил ли Николай рационально? Точно нет.
— Могло это решение быть спонтанным?
— Тоже нет. Ты думаешь об этом, возвращаешься к этим мыслям… Но я не рассматриваю этот поступок как суицид. Его поступок – это месседж. Передача сообщения. В современной науке мы уже не говорим «самоубийство», мы говорим: «не пережил последствия войны». Суицид – это когда тебе грустно, грустно, грустно, и ты ушел. А последствия войны могут быть соматические, а могут быть ментальные. У Николая были ментальные. Но я не силен в квалификациях, я практик. И поэтому для меня более важно: «А что теперь делать дальше? Как сделать так, чтобы таких случаев было меньше». Мы уже не воскресим Николая, и нужно думать, что делать с живыми. Как сделать так, чтобы у близких не было вины. И как спасти других ветеранов. После этого необходимо понять шаги – что делать с подобными случаями, как поддерживать ветеранов.
— И что делать дальше?
— 1. Осознать, что есть такая проблема. 2. Понять, что эта проблема давит на все сообщество, и имеет даже экономические последствия. 3. Подготовить специалистов, которые могут оказывать услугу поддержки. Каждый ветеран должен знать – где у него есть место поддержки, куда он может спокойно прийти. Это не значит, что он туда придет, но у него должно быть куда прийти. Должен быть выбор. Кстати, у Николая был, но он стеснялся туда идти. 4. Сделать это системным. От выхода из армии до полнейшей адаптации. Тут имеются ввиду все услуги, которые должны быть предоставлены: от поиска работы до психологической помощи. У нас же только точечно и формально, не системно оказывается любая помощь. Существует куча организаций, и в том числе государственных, которые этим занимаются, но нет системности. В центре занятости не ищут работу, а только выплачивают пособие. Так вот все эти формальные структуры необходимо превратить в реально работающие.
— Под местом, куда можно прийти – вы имеете ввиду Veteran Hub в Киеве? В сюжете на 1+1 год назад вы о нем рассказывали.
— В Киеве минимум два центра оказывают услуги, но они не государственные. А есть еще «Союз ветеранов», лечебные учреждения. Про хаб мы с Николаем говорили, и он сказал, что знает это место. И он бы туда с удовольствием пошел, но стесняется…
— Вы работаете в частном порядке. Почему не в государственном секторе, который оказывает помощь ветеранам?
— В центре ценностей хаба — ветеран, а в центре ценностей государственных сообществ – отчёт. Отчитаться за то, что сделали, и польза человеку – это две совершенно разные системы координат. Мне же отчеты глубоко до… В составлении отчетов я не эффективен. Мне важен человек. А с государством я сотрудничаю как консультант или тренер.
— Министерство по делам ветеранов чем-то, кроме бумажек занимается?
— Отправляют людей на реабилитацию. Но единственный санаторий, где оказывают качественные психологические услуги — это «Лесная поляна», и только потому, что менеджером там оказался профессионал, которому это интересно. Но в этот санаторий берут только самые тяжелые случаи. Людей после плена, с контузиями. Психологи работают и в других местах. Но психолог это не выход, нужна комплексная программа.
Министерство у нас не худшее, но оно не есть субъект деятельности. Им выделили средства только на зарплаты — на порядок меньше, чем просили. Ничего не дали на программы. И только когда мы подняли бузу, подключили дипломатию, им чуть добавили, но не достаточно. Само же министерство не может предоставлять услуги, оно может лишь заказывать и оплачивать. Платить тому же санаторию, нанимать специалистов, и тд. Нужна реформа, и такая что ого-го. Нам и западные партнеры в этом готовы помогать, и деньги мы можем найти… Нужно, чтобы было личное дело и это дело хоть и было бы секретным, но передавалось по определенным службам. И даже это не спасет всех на 100%. Наша задача – будем реалистами: снизить процент суицидов. Но о каком проценте снижения может идти речь, если не знаем общего количества?
— То есть, государство виновно в гибели Николая…
— Я бы тоже мог чихвостить государство за точечность работы, но и я тоже работаю с ветеранами точечно. Я принял (неправильные) «условия игры». А должен был быть на моем месте не я, а какой-то государственный менеджер (который сопровождает ветерана).
— Что общество должно понять? Оксана Забужко такой месседж прочитала: «Николай Микитенко зажег свой факел, чтобы мы не сбились с пути»…
— Каждый должен понять для себя. Я свой месседж понял.
— И какой месседж от Николая Микитенко — ваш?
— Для меня эта история травматическая. Если взять любую психологическую или психиатрическую ассоциацию, и попросить проанализировать мои действия – меня оправдают. Но сам-то я себя не оправдываю… Я все равно себя виню — в том, что не смог спасти Николая. Сделал ряд терапевтических вещей для себя, и понял, что я не эффективен настолько, насколько мне хочется. Но если я уйду из этого полностью, получится, что я проиграл, я сдался, а Россия победила. А с этим я не согласен. Поэтому я принял решение, что буду работать, но меньше – и только с теми людьми, которые хотят меняться. В противном случае я выгораю.
В Америке ветерана рассматривают как ресурс, а в Украине – как обузу
Невероятно, но факт: точное число суицидов среди ветеранов не знают даже в Министерстве по делам ветеранов (которое нынче так же является министерством по делам переселенцев и оккупированных территорий). Но считается, что около тысячи. Вдумайтесь: по разным оценкам – не менее тысячи фронтовиков ушли из жизни добровольно, не пережив последствий войны.
Много это или мало? Для страны, отражающей агрессию более сильного (в военном и экономическом отношении) противника, казалось бы, каждый защитник должен быть на вес золота. Но на самом деле это не так. На седьмом году войны у нас все еще нет системы адаптации и реабилитации.
«В Америке ветерана рассматривают как ресурс, а у нас – как обузу. Там очень много механизмов и все работают. Ветеран может выбрать то, что ему нужно. У нас же системы государственных программ нет», — объясняет Илья Шполянский, бывший боец 79-й Николаевской бригады и глава николаевского отделения «Ассоциации участников и инвалидов АТО».
Фото — https://www.facebook.com/shpolyanskiy
Он один из создателей в Николаеве бизнес-инкубатора и других частных и волонтерских проектов реабилитации ветеранов в Николаеве. И при этом Илья грустно добавляет: «У меня два активных члена организации наложили на себя руки».
Илья изучал американский опыт реабилитации ветеранов и видел в США передвижной мемориал самоубийцам. Там о таких людях говорят: «Погибли на войне дома». Американцы не оставляют без опеки и внимания семьи тех парней, которые покончили с собой.
Министерство ветеранов существует в каждом штате. Ветераны подняты на пьедестал, на своих домах с гордостью размещают таблички: «Тут живет ветеран». За два года до окончания контракта американский военный уже имеет право открывать бизнес, в каждом штате есть льготы, и огромное количество государственных грантов. Есть «подъемные», есть бесплатное высшее образование. Существует обязательный карантин и реабилитационные процедуры, без которых нельзя демобилизоваться. Все это вместе поднимает престиж воина — создает конкурс для желающих стать частью американской армии — 9 к 1.
Америка тоже не сразу к этому пришла и статистика была ужасной: за 40 лет поле войны во Вьетнаме — 300 тысяч (около 8% прошедших через войну) покончили с собой. А сегодня в США на поддержку ветеранов тратят 20% оборонного бюджета. У нас же подумывают о сокращении расходов на армию, не говоря уж о ветеранах… Никто не знает, сколько фронтовиков в Украине уже находятся на грани отчаяния, и сколько еще окажутся – учитывая не радужные тенденции. Но последствия такого отношения ударят по всему обществу.
Татьяна Заровная, «ОРД».
