Первая разведка

С корреспондентами электронного периодического издания AtomInfo.Ru беседует заместитель директора Института проблем мониторинга окружающей среды (ИПМ) НПО “Тайфун” доктор технических наук Сергей Мстиславович Вакуловский.

Самые тяжёлые дни в моей трудовой биографии связаны, конечно, с катастрофой на Чернобыльской АЭС. В ночь на 26 апреля 1986 года у нашей атомной энергетики случился чёрный день. Его можно прямо сравнивать с 22 июня 1941 года.

В Чернобыле у нашей службы в те времена стояла обычная метеостанция. На ней работали наблюдатели, как правило, женщины. И вот в субботу утром 26 апреля вышел наблюдатель с дозиметром, измерил мощность дозы — а фон не микро-, а миллирентгены в час!

Проверил, перепроверил, измерил заново и дал, в итоге, срочную телеграмму в Киев, в украинское управление, а оттуда тревожная информация по телеграфу поступила в Москву Юрию Антониевичу Израэлю, возглавлявшему Гидрометеослужбу СССР.

Я в субботу был, как и многие другие советские граждане, на огороде, копался на грядках. За мной прислали машину, сказали, что надо лететь и разбираться в чём дело. Приехали в Москву, встретились с Израэлем и подготовили с ним первую справку в правительство на основании нашей информации. В этом документе было констатировано — произошла крупная авария.

По тогдашним правилам, факты об авариях на ядерных объектах считались закрытой информацией. Но мы написали, что замолчать аварию на Чернобыльской АЭС не удастся, потому что выбросы, судя по всему, идут через границу.

Мне было приказано срочно вылетать в Киев. Я заехал в Обнинск, встретился с директором “Тайфуна” и попросил приготовить пару машин и вертолёт. 28 апреля в Киев вылетел вертолёт, а на следующий день пришли две машины. Таким образом, 30 апреля мы смогли организовать первую разведку.

Ещё раз повторюсь — об истинных масштабах случившегося в первые дни никто не подозревал. Мне даже командировку в Обнинске выписывали “с запасом”, на недельку. Мол, съездишь, разберёшься, отдохнёшь и быстренько вернёшься на работу.

Итак, 30 апреля мы пошли в свою первую разведку. Выехали из Киева, следовали по карте и через каждые 10 км отбирали пробы и мерили мощность дозы. У Иванково наша группа разделилась — я пошёл прямо на Чернобыль и к аварийному блоку, а вторая машина двинулась на запад.

Мощность дозы постоянно росла. У небольшого села Копачи мы увидели первый шлагбаум. Охраняли его ребята-милиционеры со шлемами, с защитными масками — правда, маски они не надевали, стояли и курили. А было у шлагбаума 300 мР/ч, что уже весьма серьёзно.

Мы попросили милиционеров пропустить нас дальше. Они ответили, что командует всем полковник химвойск, и показали его машину. Я представился, объяснил, что гидрометеослужба ищет максимум следа. Офицер сказал просто: “Хочешь, так езжай. Но там рентгены в час, и мои ребята ходят за шлагбаум только на танках”.

Полковник всем своим видом демонстрировал полное пренебрежение к опасности. Вся грудь в орденах, чувствовалось, что был он сильно выпивши. Но вёл себя достойно, паники среди солдат и милиционеров не допускал.

Мы проехали за шлагбаум. Я вышел из машины и двинулся рядом с ней пешочком. Мощность дозы продолжала расти — полрентгена в час, рентген… Когда до блока оставалось метров 800 или километр, дозиметр стал показывать 5-6 Р/ч, и я принял решение — искать максимум дальше означает напрасно ставить под угрозу жизнь подчинённых мне людей. Нужно вернуться в Киев, а затем провести над блоком разведку на вертолёте.

Отвечаю прямо — не струсил, а принял осознанное решение. Людей напрасно гробить нельзя, всё-таки это не война. Мы развернулись и в час ночи добрались до Киева.

Знаете, такое небольшое лирическое отступление. Я всю свою сознательную жизнь мечтал побывать в Киеве, причём тогда, когда расцветают каштаны. И вот моя мечта сбылась — я в Киеве, каштаны цветут, но обстановка, конечно, к отдыху не располагает, увы!

Итак, мы подъехали к киевскому КПП. Объяснили гаишникам, что мы в первый раз в столице Украины, и нам нужно попасть в лабораторию гидрометеослужбы. Нам выделили две машины с мигалками и провели до нужного места через весь город.

Лаборатория украинской гидрометеослужбы была, мягко сказать, совершенно не оборудована. Если говорить напрямую, то у них не было ничего. Нас даже поселили в комнату для приёма пищи. Конечно, это непорядок — ведь мы же грязные, нам в обязательном порядке необходимо мыться и стираться. Поэтому я озаботился проблемой размещения людей.

Нам предложили сделать своей штаб-квартирой гостиницу, предназначенную для поселения депутатов Верховного Совета УССР. Была она абсолютно пустая, и можно было выбирать любые номера по вкусу.

Зашёл я в свой номер. В нём открыт балкон, на балконе стоит кресло, одна сторона кресла грязная. Позвонили администратору, кресло убрали. Померил балкон — грязный, как и ожидалось, пришлось взять тряпку и тщательно его вымыть. От пиджака у меня фонило 7 мР/ч. И вот в ночь с 30 апреля на 1 мая 1986 года я сидел до самого утра в номере шикарной киевской гостиницы и пытался хоть как-то отстирать свой пиджак.

Так в мокром костюме на следующее утро я и явился на доклад к начальнику гидрометеослужбы Украины Николаю Павловичу Скрипнику, в чьё управление уже прибыл из Москвы Ю.А.Израэль. Взять с собой в командировку второй пиджак я, честно говоря, не додумался.

За ударный труд в XI пятилетке

Начиная с этого момента, каждый день, числа до 20 мая, мы вставали в 5-6 часов утра и уезжали в зону. А новости оттуда приходили одна другой тревожнее. Росла температура, увеличивался выброс. Все боялись парового взрыва с дополнительным выбросом. И вот в конце первой недели мая Юрий Антониевич предупредил меня — возможно резкое ухудшение радиационной обстановки и эвакуация Киева.

Я собрал своих ребят, рассказал о ситуации, попросил быть готовыми ко всему. У наших украинских товарищей нет ничего, ни людей, ни оборудования, ни опыта. Всё, чем располагает гидрометеослужба в Киеве — это наша группа, две наши машины и наш же вертолёт. Так что, имейте в виду — уходить из города мы будем последними… К счастью, уже на следующий день температура упала, и всё обошлось.

В Обнинск я вернулся 22 или 23 мая. Приехал в институт, а там говорят, что меня представили к ордену Трудового Красного Знамени. За что? За первые разведки. Я даже как-то растерялся, ведь мы считали тогда, что это обычная наша работа, без льгот, за зарплату и 2 рубля 60 копеек командировочных.

Получал я орден в Калужском обкоме партии в августе или сентябре. Приехал туда, мне его вручили, прочитал фразу в наградном удостоверении: “По итогам работы в XI пятилетке”. При случае потом спросил Ю.А.Израэля — почему такая странная формулировка? Всё оказалось просто. По итогам пятилетки каждому ведомству выделили квоту государственных наград для ударников труда, и Юрий Антониевич приказал все ордена, переданные гидрометеослужбе, вручить чернобыльцам.

Дома я надолго не задержался. Мы поняли, что масштаб аварии не позволяет решать поставленные перед нами задачи вахтовым методом. Было принято решение создать в Киеве комплексную экспедицию гидрометеослужбы. На аварию на ЧАЭС я убыл в должности начальника отдела, а в июне Ю.А.Израэль привёз в Киев приказ о моём назначении заместителем директора института и начальником экспедиции.

Два следующих года я прожил в сумасшедшем режиме — месяц на Украине, неделю дома. Мне было сказано чётко и ясно, что домой я вернусь только после того, как подготовлю и обучу местных специалистов.

В ожидании паводка

В списке послеаварийных задач одной из главных числилось определение территории, с которой надо срочно эвакуировать людей. На 10 мая была составлена карта, на основании которой было отселено 114 тысяч человек.

Но над всеми нами нависла новая угроза — не останется ли в следующем году Украина без питьевой воды?

Первые же измерения загрязнения воды реки Припять и Киевского водохранилища, выполненные вскоре после аварии, показали, что уровень загрязнения стронцием-90 превышает норматив в полтора раза, а йодом-131 на два порядка. Каскад днепровских водохранилищ является источником водоснабжения для 30 млн человек, и другого источника воды у них нет. Потребовалось дать прогноз загрязнения каскада на весну 1987 года.

Весной, как известно, тает снег и начинается паводок. Талые воды понесут в водоёмы всё лишнее из грязного пятна. Нужно было понять, как это скажется на водохранилищах. У Ю.А.Израэля было правительственное поручение вести радиационный мониторинг. Вместе со мной он подготовил прогноз и отправил его председателю Совета министров СССР Николаю Ивановичу Рыжкову.

Мы показали, что уровни загрязнения весной 1987 года будут существенно выше доаварийных, но не превысят установленных на тот момент действующих нормативов загрязнения. Этот прогноз был возвращён на Украину в республиканский Совмин и Академию наук УССР. Украинские специалисты поставили наш прогноз под сомнение.

В таких расчётах принципиальным моментом является коэффициент смыва, который показывает ту долю радиоактивных веществ, которая будет смываться во время весеннего паводка.

Мы в расчётах заложили 1%, опираясь на данные, которые были получены по результатам аварии на комбинате “Маяк”, а также на известные нам сведения по смыву радиоактивных продуктов, выпавших на территорию страны во время испытаний ядерного оружия. Из этих данных мы знали, что коэффициент смыва не превышает 0,3-0,5%, но для страховки мы заложили в расчёты 1%. Примерно такими же цифрами располагали и наши коллеги за рубежом.

Украинцы заявили, что гидрометеослужба может очень сильно ошибаться в своих прогнозах как раз из-за маленького коэффициента смыва. В зоне аварии много песчаных почв, полесье, и там коэффициент может составить 90% и более. Как вы понимаете, в этом случае уровень загрязнённости водоёмов возрастёт по сравнению с нашими оценками примерно на два порядка.

Тогда было принято грамотное решение — поставить эксперименты, которые бы позволили уточнить коэффициент смыва. Выбрали на территории 30-километровой зоны участки с разными типами почв, характерными для того региона, вывели поливальные машины и организовали дождевание участков и сбор на специальные лотки. Экспериментально определили коэффициенты смыва и увидели, что они составляют 1%.

Ещё до аварии на Чернобыльской АЭС у нас была группа специалистов, которая разрабатывала физ-мат модели переноса загрязняющих веществ в реках — не только радиоактивных, любых. Модель, естественно, пригодна для любых типов загрязняющих веществ, и отличаться разные случаи будут только параметрами. По этим моделям были выполнены серии расчётов, и по их результатам также получалось, что превышения нормативов по загрязнению воды весной 1987 года не предвидится.

Но начиналась — нет, не паника, я бы сказал, желание продемонстрировать бурную деятельность. Все говорили, что сидеть сложа руки нельзя, ожидается существенное превышение и необходимо принимать срочные меры, чтобы его уменьшить.

Был предложен комплекс водозащитных мероприятий. Первое, что было сделано — на всех малых речках, протекающих по грязному пятну, были поставлены дамбы, в которые вбили цеолит, как вещество, сорбирующее 137Cs. Всего таких дамб было сооружено около полутора сотен штук. Исходили из того, что вода будет дренировать через дамбу, а цеолит будет всё схватывать.

Следующее предложение касалось Киевского водохранилища. Туда попали загрязняющие вещества, причём часть из них перешла в донные отложения. Чтобы они не переносились по дну, поперёк течений водохранилища построили карьеры, прорыли глубокие канавы, надеясь, что туда будут сваливаться загрязнения.

Между водоёмом-охладителем и рекой Припять предлагалось прорыть траншею глубиной метров 50 — благо, что расстояние там составляло сотню-полторы метров — и залить её бетоном. Этот проект назывался “Стена в грунте”. Решение очень неудачное, ибо вода обязательно найдёт себе дорогу. От стены отказались, а вместо этого пробурили скважины и решили откачивать воды и закачивать обратно в водоём-охладитель.

Самое фантастическое предложение, появившееся в те дни, было таково — построить канал, который бы перехватил воду так, чтобы она из Припяти пошла в обход грязного пятна. Без такого канала вода проходила бы по пятну и смывала бы часть загрязнений. Звучало, конечно, красиво, но очень легко предлагать проекты, сидя за столом и не считая денег.

Когда были сделаны первые прикидки, во что обойдётся строительство канала, то поняли, что речь идёт о проектных миллиардах рублей. Строить надо было быстро, то есть, начинать осенью и к концу марта закончить. Реальные затраты всегда существенно превышают проектные, а уж если делается всё авральным порядком, то деньги улетают в трубу с невиданной скоростью. Учёные смогли убедить чиновников, что катастрофы с водой не будет и рыть канал не надо.

Начался паводок 1987 года. Я отвечал за радиационный мониторинг, сидел в Чернобыле. У нас была группа радиохимиков, и каждый день мы определяли содержание 90Sr и цезия в пробах воды. Каждый день по ВЧ-связи я давал информацию в правительственную комиссию в Москву по концентрации 90Sr. Оказалось, что реальные концентрации были примерно в два раза меньше наших расчётных, то есть, поводов для тревоги не было.

Но напряжение никого не отпускало, что порой приводило к курьёзным случаям. 1 мая я уехал в Киев, собираясь вернуться в Чернобыль к полудню для очередного сеанса ВЧ-связи, но проспал самым бессовестным образом. В Чернобыль я добрался только к часу дня и сразу узнал, что из Москвы идут строгие запросы — что случилось, почему нет информации?

Нам дали резервный сеанс связи на полчетвёртого и посоветовали ни в коем случае не признаваться, иначе увольнения не избежать. Что поделать, пришлось мне обмануть наше правительство и передать, что мы занимались перепроверкой информации, показавшейся нам сомнительной. Из песни слов не выкинешь, был такой печальный факт в моей биографии.

С посадкой в Чернигове

Паводок прошел, и все страхи были сняты. Мы извлекли из этих событий важный урок — никто не будет сейчас верить прогнозам, всем требуются только фактические данные. И мы организовали беспрецедентно детальный мониторинг водных объектов.

Например, до аварии мы отбирали пробы воды раз в месяц, спокойно анализировали и давали средние данные. Теперь это никого не устраивало. Мы получили от СНИИП новые приборы, позволявшие с невиданной для того времени скоростью определять суммарную бета-активность. Причём простота эксплуатации приборов была необыкновенная. В них заливалось 0,8 литра воды, нажималась кнопка, и через 30 секунд появлялись данные.

Разумеется, эти детекторы мерили только суммарную бета-активность и не давали раскладки по изотопам. Но вспомните, пожалуйста, что лимитирующим фактором для нас был 90Sr, чистый бета-излучатель. Если у нас есть суммарная бета-активность, то её можно смело брать за верхний предел активности 90Sr.

Такие измерения мы наладили в Киевском водохранилище в двух местах — в Вышгороде и в реке Припять в Чернобыле. Проводились они каждые 4 часа. Но и этого нам показалось мало.

До аварии я знал, что в стране есть приборы, которые измеряют суммарную гамма-активность каждую минуту. Такие приборы были разработаны в Институте геохимии и аналитической химии имени Вернадского.

Я позвонил директору этого института по ВЧ-связи, представился и объяснил, что мне нужна его техника для организации непрерывного измерения в реках и Киевском водохранилище. Он попросил перезвонить через час. Прошёл час, и директор сообщил мне — из главного военно-морского штаба ушли директивы на Северный флот и на Черноморский флот. Через неделю в моё распоряжение прибудут комплекты оборудования и моряки, умеющие с ним работать.

Действительно, через несколько дней со мной связываются военные и предупреждают — на ваше имя идёт борт с посадкой в Чернигове. Я только и смог вымолвить — почему в Чернигове-то, если работать нужно в Чернобыле? Ничего страшного, отвечают военные, ещё успеем, борт перенаправлен в Борисполь.

Я приехал в Борисполь на машине, там сел АН-24 из Североморска. Вышел из него лихой капитан третьего ранга, с ним два мичмана — принимайте, прибыли в ваше распоряжение. А спустя несколько дней к нам добралась такая же команда из Севастополя.

Привёз я североморцев в Чернобыль, на речной вокзал, а там из людей только одна женщина-сторож лет 45-50. Руководства нет, все уехали в Зелёный Мыс как относительно чистое место. Туда же увели все плавсредства. Позвонил им, спросил — могу ли занять их комнаты? Получил ответ — делай, что хочешь, всё равно возвращаться в ближайшее время никто не собирается.

Заселил я моряков, разместил оборудование, к бую в Припяти мы подвесили гамма-спектрометр, и он начал регистрировать суммарную гамма-активность каждые 2 минуты. Персональных компьютеров тогда не было, поэтому я выдал морякам листы миллиметровки, и они строили графики от руки. Команда была им выдана такая — если концентрация поднимется в 10 раз выше, чем средняя, то они должны немедленно отобрать воду в канистру и звонить мне, чтобы мы приехали и сделали изотопный анализ.

Моряки начали работать, а я задумался — надо же их поставить на довольствие по военной линии. Где взять в Киеве военно-морское учреждение? На счастье, оказалось, что такое имеется — академия, в которой готовили офицеров-политработников для флота. Поставил их в известность и стал ждать ответа.

И вот как-то вечером позвонил мне очень вежливый человек, генерал, начальник академии, и задал вопрос — что нужно сделать для моих командированных? Я порекомендовал отобрать красивую форму, выдать два комплекта робы, побольше нательного белья и по паре кусков хозяйственного мыла, постричь ногти, сбрить усы и постричься как можно короче. Всё, больше ничего не нужно.

Моряки начали работать с середины мая и оставались на посту до 31 декабря 1987 года. Цифры, которые они получали за каждый проведенный там день, до сих пор сохранились в архивах.

Непрерывное наблюдение придало нам уверенности и помогало быстро и своевременно гасить приступы паники. Расскажу об одном случае. Однажды ночью меня разбудил телефонный звонок — в Киеве концентрация увеличилась в 100 раз! Я связался с моряками и получил чёткий ответ, что всё в порядке, никаких аномалий не наблюдается, сброса со станции не было.

Утром мы стали спокойно разбираться и довольно быстро поняли, что произошло. Неопытная команда в Киеве пошла брать пробы воды. Они залезли в реку в сапогах, перемутили всё, подняли ил со дна и поместили взятую в таких условиях пробу в прибор. Естественно, геометрия измерений была полностью нарушена, и прибор выдал превышение на два порядка. Но наши двухминутные графики ясно показывали — сброса нет, всё остаётся в пределах нормы.

Такой детальный мониторинг был организован впервые в мире. Он давал нам важные данные для наших моделей и снимал стрессовую ситуацию у начальства всех рангов.

Три правила арифметики

Вся радиоактивность, которая выпала на зеркало Киевского водохранилища, села на дно. Водоём это немаленький, в нём бывают шторма, а во время штормов всё перемешивается и взбаламучивается. Насколько сильно будет за счёт этих явлений подниматься концентрация радиоактивных веществ в воде? Этот вопрос стал нашей новой общей проблемой.

Первым делом, конечно, чиновники решили просить помощи у Академии наук, чтобы учёные посчитали всё корректно. Но что значит “корректно” в данном случае? Для этого нужно знать распределение радиоактивности по размерам частиц, иметь профили скоростей, потоков. Иначе говоря, построить сложнейшую физико-математическую модель, да ещё и собрать для неё исходные данные.

Я предложил не ломать голову и получить оценку сверху, используя три правила арифметики. Мы взяли пробы донных отложений и рассчитали, сколько в них радиоактивности сидит. Предположим, что будет сильный шторм и в воду поднимутся все 100% радиоактивных веществ. Разбавим это в объёме воды и получим среднюю концентрацию. Умножим, сложим и поделим…

Мы провели такие расчёты и нашли, что за пределы нормативов при штормах мы не выходим. Теперь оставалось проверить наши прикидки на практике. На вертолёте были измерены распределения мощностей доз над поверхностью Киевского водохранилища в спокойной обстановке, а потом измерения были повторены после первого же шторма. Мы увидели кратковременные увеличения мощностей доз в полтора-два раза, но не на порядки, чего все боялись.

Итак, применённый нами комплекс методов — измерение суммарной бета-активности, непрерывное измерение суммарной гамма-активности, вертолётные съёмки и радиохимический анализ проб — позволил нам снять проблему радиоактивного загрязнения днепровских каскадов.

Кстати, когда прошёл паводок и началось подведение итогов, то оказалось, что многие из проводившихся в спешке мероприятий — тех самых, которые делались лишь бы для того, чтобы хоть что-нибудь сделать, а не сидеть сложа руки — были в реальности вредны, а не полезны.

Взять хотя бы дамбы на малых речках. Во время паводка произошло затопление территорий, то есть, загрязнение в воду стало поступать с большей площади, а цеолит перехватывал очень мало. Не могу сказать, почему — либо он был неверно заложен, либо ещё по каким-то причинам.

Яркий пример — речка Брагинка, впадающая в Киевское водохранилище со стороны Белоруссии. Из-за дамб началось затопление, и грязная вода стала приближаться к райцентру. Когда до населённого пункта оставалось около 1 км, в спешном порядке были приняты меры. На Брагинке поставили мощные насосы, бросили времянку ЛЭП и начали из затапливаемой территории качать воду обратно в реку.

Мы не молчали, и как только мы поняли, что дамбы вредят, то немедленно вышли с докладной, в которой потребовали их разрушить. Это было сделано, что повлекло за собой новые неожиданные проблемы. Когда бульдозеры пришли на Брагинку, то персонал насосной станции был очень расстроен — они потеряли работу и приличную зарплату.

Зоны противоречий

А теперь о самом больном вопросе — об эвакуации.

Сначала отселение шло из 30-километровой зоны, это Украина и Белоруссия. В России пошел всплеск в Брянской области, самая грязная территория у нас — это Брянская область, Красногорский район.

По закону, который был принят в 1991 году, вводились четыре зоны, определявшиеся плотностью загрязнения по 137Cs:

• 1-5 Ки/км2 — зона с особым социально-экономическим статусом, где не отселяли, но следили за состоянием здоровья, и вводились определённые льготы;
• 5-15 Ки/км2 — зона с правом на отселение, там проводилось подворное обследование, люди имели право заявить, что они не хотят здесь оставаться, и государство обязано было бесплатно их переселить;
• 15-40 Ки/км2 — зона отселения, люди имели полное право отселиться, хотя мало кто им воспользовался;
• более 40 Ки/км2 — зона обязательного отселения, откуда людей должны были вывозить в обязательном порядке, а инфраструктура подлежала разрушению.

Начиная с 1991 года, мы обследовали все населённые пункты в России, которые могли подпадать под принятые нормы. Примерно такие же критерии были приняты на Украине и Белоруссии (хотя в Белоруссии нормы оказались жёстче по 90Sr). На основании наших данных определялись границы зон загрязнения и списки льгот для проживающих в них людей.

Наших специалистов встречали с интересом и с радостью, поскольку после их приезда людям давали льготы. А поскольку в стране был полный развал, то для жителей сельской местности каждая сотня рублей была очень и очень кстати.

Но время идёт, радиоактивный распад имеет место. Где раньше было 7 Ки/км2, то теперь стало 5, то есть, приблизилось к границе диапазона. В 1997 году правительство в первый раз пересмотрело списки, и Черномырдин своим указом вывел из зон примерно 1300 населённых пунктов. Представляете — были льготы, а теперь их отнимают!

В Тульской области есть станция Узловая, которую я обследовал лично в 1991 году. Там ситуация складывалась следующим образом — если взять средние величины по населённому пункту, то они получались меньше 5 Ки/км2, но если ориентироваться только на ту часть, где живёт 80% населения, то выходило несколько больше граничного значения. Мы подготовили соответствующую справку в правительство, и Узловая получила статус больше 5 Ки/км2.

Лет через пять оснований для этого у них не осталось в виду радиоактивного распада. Мы выдаём объективную информацию, и с них льготы снимают. Со мной связался мэр Узловой, попросил разрешения приехать. Договорились о встрече, а он пришёл с прессой и телевидением. Спрашивали меня, нельзя ли что-нибудь сделать.

Я уж и так пояснял, и этак. Мы ведь и округляли часто в пользу жителей, то есть, если выходит среднее

значение 4,95, то округляли до 5. Но идти навстречу и “химичить” мы не можем. Тяжёлый был очень разговор. Мне говорила женщина, что у неё беременная дочь и безработный зять, а я лишаю её льгот. Но что мы могли сделать? Мы всегда старались помочь людям, но только в пределах возможного.

Льготы с Узловой в итоге сняли. Туда выехала делегация Госдумы, и я входил в её состав от Гидромета. Мэр города поставил вопрос, чтобы Узловой вернули льготы. Я ответил так — я лично в своё время обошёл весь населённый пункт, мы взяли около сотни проб. Чтобы улучшить статистику, нужно взять 200 или 300 проб. Цена этой работы такая-то. Мы заинтересованы в ней, это наш профиль, и если казна выделит деньги, то мы обязательно проведём полное переобследование города, но я лично считаю, что эти средства лучше бы потратить на оздоровление детей.

Местные власти намеревались обратиться напрямую к президенту, но, в конечном итоге, после нашей встречи так и не стали писать ему письмо.

По закону статус населённых пунктов, включённых в ту или иную зону, должен пересматриваться раз в пять лет. В последний раз эта процедура проходила при Черномырдине, в 1997 году. В этом году мы готовим новые списки.

Что интересно, медики понимают, что биологический эффект связан с дозой, реально полученной человеком. Там, где доза меньше 1 мЗв, реальных проблем нет. По расчётам медиков, 1 мЗв примерно соответствует 5-7 Ки/км2, поэтому в качестве одной из границ выбрано значение 5 Ки/км2. Тем не менее, некоторые льготы даются и тем, кто живёт в зоне с загрязнением от 1 до 5 Ки/км2.

Есть у чернобыльских льгот и неприятная обратная сторона. Человек знает, что если ему положены льготы, то для этого есть какие-то основания, что все его беды со здоровьем связаны с чернобыльской радиацией, хотя в реальности это может быть далеко не так. На психику человека давит тот факт, что он живёт на “грязной” территории.

Есть и другие проблемы. Выращивает, скажем, житель льготной зоны картошку и хочет её продать, а у него её не покупают, потому что она, видите ли, чернобыльская. На самом деле, никакой грязи в его картошке нет, но как он это сможет доказать? Получается противоречие — с одной стороны, люди хотят получать льготы, а с другой теряют на статусе, становясь жителями “грязных” зон.

Российская комиссия по радиационной защите во главе с академиком Цыбом, директором ИМР, подготовила концепцию, в которой предложила полностью отказаться от плотности загрязнения местности как критерия и перейти на новые критерии оценок. В своё время в Брянске собрались губернаторы всех загрязнённых территорий и согласились с тем, что говорили специалисты.

Но совещание в Брянске проходило в конце первого срока Ельцина, и губернаторы сказали нам так — мы готовы поддержать новую концепцию, но только не сейчас. Население нас не поймёт, и Бориса Николаевича на второй срок не переизберут. Так у нас и повелось. Собрались пересматривать в очередной раз, так опять нельзя, потому что Дмитрию Анатольевичу пора избираться. Стали в этом году думать о пересмотре, так экономический кризис подоспел, и правительство не горит желанием снимать с кого-то льготы в таких сложных условиях.

Если хотите представить ситуацию, то она такова. На территории Российской Федерации, где загрязнение больше 1 Ки/км2, проживает примерно 1 млн 800 тысяч человек. Если перейти на дозовую концепцию, то льготников останется не более 200-250 тысяч человек. Полтора миллиона человек в Брянской, Тульской, Орловской, Калужской и Тамбовской областях могут лишиться льгот.

Без политиков

И, как положено, расскажу в конце пару баек.

Может быть, помните, в “Комсомольской правде” была в своё время большая статья белорусского писателя Алеся Адамовича. Он обратился к Израэлю с вопросом — мол, правда ли, что Гидрометеослужбе СССР было выдано поручение перехватить радиоактивные облака и осадить их, чтобы они не долетели до Москвы?

Понимаете, если бы мы умели на таком уровне управлять погодой, то у каждого в нашей службе было бы в кармане по паре Нобелевских премий. В реальности, всё было куда проще. Летом 1986 года мы боялись дождей, так как дождевая вода могла бы смыть радиоактивные вещества из грязного пятна. Были выделены 5-6 бортов, которые имели задачу осаживать облака до подхода их к пятну. Вроде бы это удалось, осадков над пятном было меньше, чем обычно. Но кое-кто понял цель этой работы по-иному.

Но история получила продолжение. Как-то вместе с депутатами Госдумы я приехал в город Т., где губернатором области был известный наш политик С. Он на заседании заявил, что Т. всегда стояла на страже нашего государства, остановила фашистское вторжение, и даже во время Чернобыля на неё осадили радиоактивные облака, чтобы спасти Москву.

Я, конечно, сдержался, решил не позорить политика при всём честном народе, но потом в его кабинете не выдержал, спросил, откуда у него такая информация. С. не растерялся: “А вы-то откуда знаете, что тогда было? Говорите, работали там? Ну, значит, от вас всё скрывали”.

В 1991 году, когда развалился Союз, я поехал в Киев, чтобы пообщаться с Николаем Павловичем Скрипником, мудрейшим человеком, стоявшим у руля украинской гидрометеослужбы. Держава погибла, но общая беда осталась, и надо бы нам как-то договориться, чтобы продолжить совместный радиационный мониторинг, как и в советские времена.

Николай Павлович сказал прямо: “Слушай, если мне напишет Израэль, то мне придётся идти в украинский Совмин, а ты ведь знаешь, что у нас теперь самостийность”. Что же делать? Порешили так — зачем впутывать политиков, я как заместитель директора ИЭМ напишу письмо Скрипнику.

Министерства и ведомства Союза в письме не упоминаются, обращается учёный к учёному. Николай Павлович получил полное право, никого не спрашивая, переслать письмо к начальнику украинской лаборатории. И так с тех пор мы и продолжаем сотрудничать на благо наших народов, не вмешивая в наши дела политиков.

Спасибо, Сергей Мстиславович, за интервью для электронного периодического издания AtomInfo.Ru.

ИСТОЧНИК: AtomInfo.Ru