Я родом из шахтёрской семьи. Дед мой по материнской линии и дядьки тоже были шахтёрами. Все соседские мужики в шахте работали. Но даже шахтёрское окружение не могло заменить собственный горняцкий опыт, потому как именно он, родимый, является движущей силой познания.
Мы втроём отмантулили две смены подряд в забое на проходке. Нас числилось в звене пятеро, но один на больничку упал, другой в загул ушёл. По вертикали на глубине без малого тысяча метров били штрек № 36. Жара, пылюка, газюка и обычная недостача свежей струи воздуха из-за нехватки вентиляционных труб (Воруют, суки!).
Поднялись на штрек №30, там площадка — оттуда «козловоз» забирает людей на гора. Пока шли по тридцать шестому по горизонтали — ещё ничего, а по крутому стволу вверх — ухекались, аж пот в сапогах стал хлюпать. Не работал бы там — никому бы не поверил о таком хлюпанье. Короче, добрались чуть живые и попадали на деревянные сидала. Лепота! Минут пять молчали, только стон раздавался. Как Саша Кукуруза, так и Валера Босов — хлопцы дюже смешливые, одним своим присутствием заставляли грохать заливистым смехом всю площадку на заездах.
Сквозь умиротворённый стон, усиленный прекрасной акустикой, первым раздаётся голос Босова: «Слышь, мужики, я вот это — ничего не хочу. Мне бы щас здоровую чашку, шо ноги моют, борщу — и сразу в люлю!».
Я тоже не смог удержаться от выражения своего сокровенного желания на тот момент: «А мне бы только до дому живым добраться — упаду в кровать — и пусть там хоть бомба атомная разорвётся — не встану!».
И тут, приглушённо как из поддувала, вперемешку с протяжным прокашливанием силикозной пыли, раздаётся хрипатый голосина Кукурузы: «Эх, блядама! «Мужики» — называются! — возмущение подчёркивалось маячными бликами луча света по верхнякам от его коногонки. — Мне бы только до Надюхи добраться — трахать буду, пока три раза не кончит!».
Только тот, кто испытал на собственной шкуре подобную усталость, может оценить такую шутку. Не знаю, смогла ли получить в тот день мадам Кукуруза сексуальное удовлетворение, но мы действительно едва не скончались от гиперболического заявления звеньевого. Грохоту – смеха нашему не было предела, кажется, на горах нас слышали — чуть лёгкие с кишками из ртов не повыскакивали. И мы с Босовым умоляли Сашу больше так не шутить.
* * *
Добрались в забой, на газеты разложили тормозки и рубаем. Запах лука, чеснока и колбасы разносится по всему штреку за километры. Перебивая друг друга, каждый спешит выразить свою мысль. У кого лужёней глотка, тот и берет первенство в говорильне. Хоть и хрипатый, но еще крепкий в голосе Саня Кукуруза перебил всех: «Слышь, пацаны! А я вот думаю, моя ж Надюха бледнолицая, (Значит: относится к начальствующему составу- авт.). И шо-то в последнее время часто стала с красномордыми (Значит: из касты приближенных к генералам угольного производства- авт.) на природу выезжать, потом они её на машине козырной домой привозят. Так я вот это думаю: не затрахают они там её до смерти когда-нибудь, а?» Тишина — не до смеха, работа в уклоне тяжкая, надо побыстрее задавить в себя тормозок. А Санёк после своих слов уж сильно посмурнел, аж желваки на скулах заходили — будто не колбасу, а трахальщика своей зазнобы зубами перегрызает. Хотя, он большой мастер дурку показывать, прикинувшись простачком. И тут неожиданно в сильном кашле зашёлся Юрка Суслов. Я о нём как-то рифму-глупышку сочинил: «Юрка Суслов ловелас, с молодух не сводит глаз. Жизнь его как ватерпас — ни туда-с и ни сюда-с». Лихой он парень по части секса. Правда, только на словах. Но, вроде же, не трепло базарное и из себя видный хлопец. Так вот после слов звеньевого у него аж глаза как у мороженого окуня выпучились наружу из орбит. Мы испугались, боясь, что он кони двинет не от лености в забое, а подавившись колбасой. Саня Кукуруза неожиданно как хряснет его своей медвежьей лапой по горбу — колбаса мигом вылетела изо рта, аж глаза тоже чуть не повыскакивали. «Ты, Кукуруза, совсем охренел, что ли!» — со слезами на глазах, выпалил звеньевому бедолага. «Юрчик, братуха, ну, извини, я же хотел как лучше — перепугался, думал ты уже концы отдаёшь…». «Та я не об этом, дурень! Я про твою бледнолицую. Конечно — могут затрахать…». Тут уже Саша выпучивает крабом свои смурные глазища и грохает с ещё большей силой по спине Юрбана, от чего тот чуть не валится с копыток. Еле разняли их. Неделю они потом молчали, объявив словесный бойкот друг другу. А это же мука на проходке — молчать как рыба. Причина возмущения Сани была в том, что он просто большой любитель повеселить публику, а Суслов серьёзно попал не в струю юмора.
* * *
На горах — на верхотуре площадки собралось человек сто — негде яблоку упасть. Шахтёры спешат опуститься в пасть горняцкую на пахату каторжную. «Деньги в забое, братва!» — любит повторять бригадир Василий Крюков, призывая к новым рекордам. Гвалт стоит несусветный. Мат колоритно-шахтёрско-специфический. Шутки-прибаутки перемежаются гоготом-реготом конячного пошиба. Смачно докуривают цигарки шахтерюги — внизу нельзя и технадзор лютует, тем более, после ряда взрывов на шахтах Донбасса.
Со стороны ламповой в сапогах 47-го размера, утянутый монтажной сбруей с собачьей подстилкой от радикулита, на площадку выходит гусиной ходой Саша Кукуруза, который почему-то очень сильно обижался, когда его кто-нибудь называл не «Кукурузой», а «Качаном». На службе в десантных войсках у него были поломаны ноги, поэтому ходил с вывертом ступней наружу. Он обвешан со всех сторон горняцкими прибамбасами: коногонка, спасатель, термос с борщом, огромный тормозок в газете за пазухой, десятилитровая фляга с водой, коронки колонковые и рогатые по углю. И с порога, как бы на приветствие самому смешливому мужику на «1-2 Ровеньковской» редкая встаёт тишина. Как бы оценив к себе отношение шахтёрского братства, Саша громогласно выдаёт, явно пересолив с юмором: «Ну, здорово, шахтерня моя — петушня!» Ну, это же перебор. Но он считает, что нормально — удачно пошутил. Человек пять вскакивают и кидаются на него в обиде, — многие же испытали места не столь отдалённые, а он такое про них. «Каченюга» позорный, порвать тебя мало, паскуда босяцкая!» — раздаётся со всех сторон. Санёк пулей вылетает, суча пораненными копытами, опять в галерею, в сторону ламповой, при этом гогочет гусём, озираясь на своих преследователей. Пришлось ему ехать на другой площадке, опаздывая в забой.
А при выезде на — гора уже никто ни на кого не в обиде — быстро всё забылось и Саша Кукуруза вновь веселит всю шахтерню любимую.
* * *
Года три назад вёз меня на «убитом» «Москвиче» из Луганска в родные Ровеньки малознакомый старый горняк. Разговорились о житье — бытье. Я и спроси у него: кто родился-умер-женился в наших краях. Он ответил сначала, что наша шахтёрская малая родина стоит на прежнем месте и хиреет потихоньку. Достопримечательность наша — клуб «Горняк», где был кинотеатр, спортзал, библиотека, влекущие туда когда-то и старых, и малых, превратился в развалины, теперь там мусорник. Богомольцы мечтают на том месте церковь поставить. Это рядом с облупившимся без ухода и загаженным птичьим помётом памятником Ленину, всё ещё зовущему в светлое будущее земляков. На месте старой школы уже стоит солидный молитвенный дом из белого кирпича и около стадиона, куда в былые годы собирались массы любителей футбола, выстроена крепенькая деревянная церквушка. Но священник, разъезжающий на крутой иномарке, недоволен, мол, не те размеры, — ему бы такую, как у его коллеги на кварталах — большую, осанистую, из железобетона. И прихожан, мол, маловато, и молятся они как-то не рьяно. Девки наши в последнее время подались за счастьем, кто в Италию, кто в Испанию. Молодые хлопцы спиваются, наркотой балуются, не считают за подлость в драке нож применить, что раньше было редкостью. Сокрушался пенсионер, охая от непросветной житухи. И добавил, что Саша Кукуруза умер, схоронили его недавно. Правда, сам он на похоронах не был, а только от кого-то слышал об этом. Мол, за что купил – за то и продал. Я ещё уточнил, их же семеро Кукуруз было у нас, засомневался, слёзы накатили, ведь Санёк меня как-то в забое спас, когда привалило породой. Он выгнал меня на — гора, перевязав своим лепестком от пыли кровоточащую рану на руке, хоть я и упирался, не желая оставлять его одного с «валящей грудью забоя». Кто брал «выпал», тот меня поймёт, зная что это такое. «Он, бедолага, всё с ногами маялся. Бывало выл в забое, резко упав на земник. И осталось их теперь трое, трое до него погибли»,- выражал я жалость от потери лихого шахтерюги. Я вспомнил, как Станиславович пожалел меня, мучавшегося от боли, вызванной язвой в желудке: «Кончай гробить себя! Подойди к Евдошке нашей, заструженной врачице, бутылочку коньячка ей поставь, она баба добрая, освободит тебя от пахоты каторжной. А то кони двинешь в забое, потом волоки тебя на–гора. Мы же красномордым мурлоганам и на фуй не нужны, — им бы только цяцек на грудь побольше навесить, да светиться на публике от липовой славы…» «Как Чернобыль гахнул, так Саня одним из первых туда рванул. Да и ноги ему отрезали незадолго до смерти»,- подытожил водила.
После судебного заседания в городе, где принимал участие в качестве защитника по уголовному делу, я приехал в посёлок Ольго-Михайловку, место проживания Александра Станиславовича Кукурузы по прозвищу «Качан». Зашёл к своему приятелю Василию Федосову. Гостеприимный хозяин, как водится, встретил выпивкой и закуской. Собрались человека четыре друзей юности. Подняли наполненные стаканы. И после обычного — «Ну, шо поехали?!», чуть не выпили махом. Но, вспомнив о «Качане», я предложил, не чокаясь, выпить за упокой души раба Божьего Саши Кукурузы.
Надо было видеть выражение лиц моих сотрапезников: отвисшие челюсти и души в осадке до пят. Мама, моя родная! Со всех сторон на меня зашипели как змеи подколодные, обзывая меня всякими словами-упрёками пакостными. Господи, твоя воля! Живым оказался наш Сашка Кукуруза – «Качан»! Намедни он приходил к Федосову выпить коньяка «Самженовского».
Но я же, братцы, действительно не знал. Простите меня, идиота! И, прежде всего, Саша родимый, прости! Ввёл меня в оману окаянный водила — шахтерюга.
А было дело так. Пришли какие-то ханыги ко двору Санька, у которого часть ног действительно ампутирована — много не побегаешь. Стали они около забора звать его на улицу. Не желая покидать свою обитель, на слова хозяйки — «что ханыгам ответить», он махнул рукой и послал заочно забулдыг по общеизвестному направлению. А чтобы отцепились конкретно, посоветовал хозяйке передать им, мол, его уже нет на белом свете — умер, пропал без вести и т.д. и т.п. Бабуля же истолковала пришедшим сказанное буквально: «Нет больше Сани Кукурузы!..»
P. S.: Написал опус и в тот же день отнёс его в редакцию одной из местных газет. Редактор прочитал, сказал, что написано неплохо, но для их газеты тема не актуальная, мол, политику ему подавай. Я и отнёс рассказ в другую редакцию. Там пообещали напечатать, но потом…
Вечером позвонил по телефону в Ровеньки приятелю Виктору Орехову, который знает о хлюпанье пота в сапогах не понаслышке. Спросил, видит ли он Саню Кукурузу и как тот поживает? Витёк, бывалый шахтерюга, ответил: «Нет больше Кукурузы — повесился он месяц назад. Это точно, Вася, не сомневайся!» Сухо попрощавшись с братишкой, я бросил телефонную трубку и захлебнулся в слезах, веря и не веря в потерю весёлого братухи «Качана».
Совсем недавно Виктора Васильевича самого сильно придавило в шахте. Тяжко было, в областной реанимации он оклемался. Я его увидел в больнице – жутко мне стало. Но выдюжил мужик, хотя слухи самые разные были.
Поэтому я все же глубоко сомневаюсь в том, что Александра Станиславовича Кукурузы больше нет. И буду теперь всегда сомневаться, даже видя его могилу. Может быть и на этот раз он был в своём репертуаре, шутя напропалую, а люди поверили…
Василий Татовцев, для “ОРД”