Завхоз 2-го дома Старсобеса был застенчивый
ворюга. Все существо его протестовало против краж, но не красть он не
мог. Он крал, и ему было стыдно. Крал он постоянно, постоянно стыдился,
и поэтому его хорошо бритые щечки всегда горели румянцем смущения,
стыдливости, застенчивости и конфуза.
Остап Бендер потянул тяжелую дубовую дверь
воробьяниновского особняка и очутился в вестибюле. Здесь пахло
подгоревшей кашей. Из верхних помещений неслась разноголосица, похожая
на отдаленное «ура» в цепи. Никого не было, и никто не появился. Вверх
вела двумя маршами дубовая лестница с лаковыми некогда ступенями.
Теперь в ней торчали только кольца, а самих медных прутьев, прижимавших
когда-то ковер к ступенькам, не было.
«Предводитель команчей жил, однако, в пошлой роскоши», — думал Остап, подымаясь наверх.
В первой же комнате, светлой и просторной, сидели в кружок десятка
полтора седеньких старушек в платьях из наидешевейшего туальденора
мышиного цвета. Напряженно вытянув сухие шеи и глядя на стоявшего в
центре человека в цветущем возрасте, старухи пели:
Слышен звон бубенцов издалека.
Это тройки знакомый разбег.
А вдали простирался широко
Белым саваном искристый снег.*
Кроме старух, за столом сидели Исидор Яковлевич,
Афанасий Яковлевич, Кирилл Яковлевич, Олег Яковлевич и Паша Эмильевич.
Ни возрастом, ни полом эти молодые люди не гармонировали с задачами
социального обеспечения, зато четыре Яковлевича были юными братьями
Альхена, а Паша Эмильевич — двоюродным племянником Александры
Яковлевны. Молодые люди, самым старшим из которых был 32-летний Паша
Эмильевич, не считали свою жизнь в доме собеса чем-либо ненормальным.
Они жили в доме на старушечьих правах, у них
тоже были казенные постели с одеялами, на которых было написано «Ноги»,
облачены они были, как и старухи, в мышиный туальденор, но благодаря
молодости и силе они питались лучше воспитанниц. Они крали в доме все,
что не успевал украсть Альхен. Паша Эмильевич мог слопать в один
присест 5 фунтов тюльки, что он однажды и сделал, оставив весь дом без
обеда.
Не успели старухи основательно распробовать
кашу, как Яковлевичи вместе с Эмильевичем, проглотив свои порции и
отрыгиваясь, встали из-за стола и пошли в кухню на поиски чего-либо
удобоваримого.
Обед продолжался. Старушки загомонили:
— Сейчас нажрутся, станут песни орать!
.
“ФУП”
