Вопрос: С какой целью Вы покинули Украину?
В начале января 1995 года я, в силу известных обстоятельств, покинул Украину и вместе с женой вылетел из Борисполя в Будапешт. Это была вынужденная мера, не вызывавшая никаких положительных эмоций. Валентина через неделю вернулась в Киев к детям и своим семейным обязанностям, а я остался в надежде сменить профессию. Как-то нужно было обеспечивать семью, коль в Украине это стало для меня невозможным. Когда начались летние каникулы, семья окольными путями приехала ко мне в Будапешт. Никакой фирмы или недвижимости, как об этом писали украинские газеты, у меня в Венгрии не было и нет. Валентина привезла детей, два чемодана с вещами и газету «Киевские ведомости» от 9 июня 1995 года со статьей Леонида Фросевича «Спецоперации во имя диктатуры?».
По рассказам жены эта поездка напоминала сцену из детектива. Дочери тогда исполнилось 18 лет, а сыну не было еще 13-ти. Валентина не хотела рисковать, и об отъезде дети узнали только за несколько часов. По словам жены, квартира и все члены семьи находились под круглосуточным наружным наблюдением. Доходило до того, что в плохую погоду она приглашала дежуривших у подъезда сотрудников НН (наружное наблюдение) на чашку кофе. Правда безуспешно. Зато жена не боялась выгуливать ночью собаку, — бесплатная вооруженная охрана была обеспечена. Жизнь приходилось воспринимать с юмором, пусть даже горьким. Отношение соседей резко изменилось, ведь жили мы в «чекистском» доме, и многие знакомые дистанцировались от происходящего. Сильная штука — инстинкт самосохранения. Приятное исключение составил сосед по лестничной клетке Люлин Виталий Александрович, который не побоялся предложить жене посильную помощь. А ведь мы были едва знакомы. Этот факт потом неоднократно вспоминался в нашей семье как пример элементарной человечности. «Друзья» резко вымерли. Семья и я сам попали в изоляцию. Начался прессинг со стороны средств массовой информации и не только. Раздавались непонятные звонки с предложением поговорить о Викторе Ивановиче.
Самое страшное было в том, что дочь, тогда еще студентка первого курса Киевского института международных отношений, не могла однозначно оценить происходящее. И не только она. С одной стороны существовал образ отца, преданно служившего Родине, но почему-то выехавшего за границу. А с другой – статья Фросевича, изображавшая меня монстром в погонах. Сам я с формальной точки зрения в изложенных фактах ничего плохого не усматривал. Но как это все подавалось! Воспитанная на общечеловеческих принципах и идеалах, Лена воспринимала написанное в газетах слишком буквально. Ребенок еще не понимал, что журналист, ставящий свое имя под статьей об ее отце, может как минимум заблуждаться. О «максимуме» тоже не сложно догадаться. Как результат, – тяжелый двухчасовый разговор в Будапеште, так и не давший ответы на все вопросы. Я их тогда сам не знал, да и сейчас тоже. А через две недели, 11 июля 1995 года меня задержали венгерские правоохранительные органы. Вопрос «что дальше?» разрешился без учета наших мнений. О дальнейшей судьбе семьи я узнал спустя три года, уже после освобождения. Все это время я жил надеждой, что мои близкие не пострадают. Как я ошибался!
Вопрос: Как Вы восприняли свой арест?
Сказать, что это было для меня полной неожиданностью, не могу. Я неоднократно выявлял за собой наружное наблюдение и фиксировал прослушивание телефонных разговоров. Для меня это было естественно, так как венгры не знали и не могли знать истинной причины моей внезапной «любви» к этой стране. С учетом моего прошлого опыта, авторитета и занимаемого положения, логично было предположить наличие повышенного внимания к моей персоне со стороны местных специальных служб. Мною не исключалась и попытка вербовки. Но то, что я стану объектом уголовного (?) преследования украинских правоохранительных органов, — такого я предположить не мог.
Вопрос: Так ведь писали, что вы скрылись от следствия.
Да, такое писали, и не только журналисты. Но было ли для этого основание? То, что меня выжили из страны, — понятно, но все остальное … Посудите сами. Вылетел я в Будапешт вместе с женой из аэропорта «Борисполь» 03 января 1995 года, под своей фамилией, с дипломатическим паспортом, пройдя все процедуры пограничного и таможенного контроля. Уголовное дело, в связи с которым мне должны были предъявить обвинение, «родилось» только в мае того же года. Как физически возможно скрыться от следствия, которое начнется только спустя пять месяцев? Как известно, — закон обратной силы не имеет! Если у правоохранительных органов возникли вопросы, то одного звонка прокуратуры или обычной повестки (предусмотрено законом) было достаточно, чтобы на следующий день я прибыл в распоряжение следствия. Поставте себя на мое место. Семья ведь находилась в Киеве. Вы бы рисковали жизнью жены и детей? Но тогда не было бы такого международного скандала с «масками-шоу» венгерского ИНТЕРПОЛА. А ведь все это происходило за немалые деньги украинского налогоплательщика.
Вопрос: Пользуясь Вашим примером, приведу фрагмент статьи «ЗААРЕШТОВАНО КОЛИШНЬОГО НАЧАЛЬНИКА ОСОБИСТОЇ ОХОРОНИ ЛЕОНИДА КРАВЧУКА» в газете “Независимость” о том, что «…11 липня в Будапешті угорська поліція заарештувала колишнього начальника особистої охорони Л.Кравчука Віктора Паливоду. Віктор Паливода звинувачується у незаконних валютних операціях, а також розкраданні державних коштів в особливо великих розмірах. За деякими даними, В.Паливода за дорученням Л.Кравчука займався відкриттям секретних рахунків у закордонних банках. Схоже, очікувана незабаром видача В.Паливоди угорським урядом дасть початок великому політичному скандалу у сучасній історії України, в якому головною діючою особою буде колишній президент»
Как Вы можете это прокомментировать?
Действительности соответствует только сам факт моего ареста в Будапеште. Все остальное, — дезинформация и предположения журналиста. 11 июля 1995 года меня задержал (не арестовал!) венгерский ИНТЕРПОЛ. Только спустя два с половиной месяца, уже в Киеве, мне предъявили обвинение по Ст. 254-а УК Украины (злоупотребление служебным положением воинским должностным лицом). Статья эта не «тяжкая» и не предполагает «содержание под стражей» в качестве меры пресечения. Ни секретных, ни обычных счетов в иностранных банках я никогда по поручению Кравчука не открывал. О различных «обвинениях», порожденных журналистской фантазией, я узнал уже по прибытию в Киев.
С самого начала так называемого «следствия» речь не шла обо мне лично. Весь «букет» официально и неофициально предъявляемых обвинений был связан с Кравчуком. Кто и с какими чувствами ожидал моей передаче украинским властям, — тоже понятно. Скорее всего Леонид Макарович не желал мне зла, но быть уверенным, что я не воспользуюсь версиями журналистов в условиях криминального преследования, он не мог. Чем конкретно располагало следствие ни мне, ни Кравчуку известно не было. По этой причине, логично было предположить, что я разделю судьбу большинства нежелательных свидетелей. Понимая это, я сделал соответствующее заявление венгерским средствам массовой информации, что просочилось в украинскую прессу.
Вопрос: Вы имеете ввиду свое заявление о возможном физическом устранении?
Да, именно его. В этой связи позвольте прокомментировать статью Геннадия Кириндясова «ВИКТОР ПАЛИВОДА: «Я боюсь возвращаться на Родину, потому что меня там убьют…» в «Киевских ведомостях» от 12.08.95 года:
«Вчера мне удалось созвониться с одним гражданином Венгрии (считаясь с тайной следствия и заботясь о личной безопасности, он просил не называть его фамилию), имеющим доступ к оперативным сводкам криминальных ЧП. Он поделился некоторыми подробностями задержания Виктора Паливоды, которое было внезапным, четко спланированным и, судя по всему, не обошлось без участия нашей спецслужбы.
Примерно в полдень 11 июля в будапештский офис Виктора Паливоды (офис принадлежал моим знакомым, любезно предоставившим возможность заняться бизнесом) ворвалась дюжина венгерских полицейских в масках на лицах и с автоматами в руках. Человек, сидевший за столом в просторной комнате, успел только вымолвить: «За что?» (На самом деле комната, где я находился, не превышала 10 кв.м., что исключало не только какое-либо общение с венгерской полицией, совершенно не владеющей славянскими языками, но и присутствие более трех человек одновременно. Только соответствующие надписи на одежде позволили сделать вывод о том, что ворвавшиеся в комнату вооруженные лица имеют отношение к полиции, а не являются вооруженными преступниками. В противном случае я непременно (автоматически) оказал бы сопротивление. Чем это могло закончиться с учетом уровня моей боевой подготовки,- догадаться нетрудно.) Щелчок наручников – и задержанный оказался на заднем сиденье легковой машины с тонированными стеклами – между двумя полицейскими. (Как позже выяснилось, украинские правоохранительные органы ориентировали венгерский ИНТЕРПОЛ на задержание особо опасного государственного преступника, вооруженного и в совершенстве владеющего приемами рукопашного боя. Мне накинули на голову мешок из плотной светонепроницаемой ткани, а руки сковали наручниками. Перевозили в задней части микроавтобуса, где я стоял в полусогнутом состоянии.) Минут через двадцать бывшего шефа личной охраны первого президента Украины доставили в будапештскую тюрьму и поместили в одиночную камеру. (Доставили меня в КПЗ полицейского участка 9-го микрорайона г.Будапешта. По венгерскому законодательству содержание задержанных в «одиночках» запрещено. В просторной камере около 30-ти квадратных метров пребывало еще два человека, один из которых находился в состоянии норкотической ломки.) Любопытная деталь: кто-то из присутствовавших при аресте Виктора Паливоды хотел на русском языке спросить у него что-то, но энергичный венгерский сержант сделал выразительный жест: правой рукой сверху вниз рассек воздух, а потом обе руки резко развел в стороны. (При задержании, а судя по подписанному мною протоколу это было именно задержание, вообще никто ничего не говорил. Знаков различия на одежде группы захвата не было.)
Виктор Паливода … заявил в стенах тюрьмы: — Я до Украины не доеду. Я боюсь возвращаться на Родину, потому что меня убьют. Я знаю на что способна наша спецслужба.
Досужая молва, не дожидаясь правовой развязки этого беспрецедентного дела, успела его окрестить «кравчукгейтом». Ну а о непосредственном отклике Кравчука на арест одного из своих приближенных до сих пор ничего не известно. Леонид Макарович находится на отдыхе в Закарпатье. Одни связывают его стремительный отъезд с «черным вторником». Другие – с арестом Виктора Паливоды, которому, безусловно есть что поведать о наполненных риском буднях в администрации бывшего президента Украины».
И с каких это пор Генеральную прокуратуру Украины стали интересовать будни (!) президентской Администрации? По всей видимости г-н Кириндясов спутал свое профессиональное любопытство с действиями прокуратуры и предъявленным мне обвинением.
Вопрос: Как к аресту отнеслись близкие Вам люди?
Мне и сегодня крайне неприятно вспоминать эти события, особенно то, что связано с реакцией членов семьи. Не секрет, что в свое время я прошел специальную, в том числе и психологическую подготовку. Стойкости духа и тела немало способствовало увлечение спортом и боевыми единоборствами. Профессиональный и жизненный опыт 1985-1994 годов, те критические и экстремальные ситуации в которых приходилось отстаивать свою честь, жизнь и здоровье Президента, интересы Украины, тоже играли свою роль, но … . Не все имели такую подготовку да и поможет ли она, когда на твоих глазах унижают близкого тебе человека. Ты же только зубами скрипиш, а сделать ничего не можешь!
Любая тюрьма, в том числе венгерская, не самое подходящее место для духовного и морального развития. Это элемент государственной системы физического и психологического подавления личности, системы продуманной и достаточно эффективной. Сам факт лишения свободы и нахождения в условиях жесткой изоляции является ненормальным для любого человека и оценивается врачами как долговременный психологический шок. А в шоковом состоянии на человека легче воздействовать, в том числе следствию. Я употребляю это выражение «в том числе» потому, что этими методами пользуются и другие категории граждан, успевших адаптироваться (на сколько это возможно) к ненормальным условиям существования.
После моего ареста состоялось два судебных заседания, на которых рассматривался только один вопрос, — содержание под стражей как мера пресечения моему возможному препятствию следствию в установлении истины. Украина настаивала на тюремной изоляции, а мой венгерский адвокат г-н Тихони пытался объяснить, что в этом не только нет необходимости, но и отсутствуют правовые основания. В результате венгерский суд все же занял сторону Генеральной прокуратуры Украины. Первое судебное заседание проводилось на следующий день после задержания, носило быстротечный и совершенно формальный характер. Меня доставили в суд в сопровождении двух обычных полицейских и еще в коридоре сняли наручники. Так что в суде я мог общаться не только со своим адвокатом, но и женой.
Второе судебное заседание должно было рассматривать ходатайство адвоката об изменении меры пресечения с содержания под стражей на подписку о невыезде или домашний арест. К тому времени я уже находился в «зоне содержания особо опасных преступников» Будапештской центральной тюрьмы, непосредственно примыкающей к зданию суда. Особые условия моего содержания были обеспечены по просьбе украинской стороны. Перед заседанием меня вывели из камеры в коридор, тщательно обыскали и одели на пояс широкий кожаный ремень с металлическим кольцом. Ремень застегивался сзади и был из грубой кожи черного цвета. В кольцо продели цепные наручники и таким образом сковали обе руки. На каждую кисть накинули еще по одному наручнику, соединенному тонким металлическим тросом с наручниками на левой и правой руке двух полицейских. В другой (свободной от наручника) руке каждый из них держал пистолет. Я уж не знаю, был ли патрон в патроннике, но желания это проверить у меня не было.
Процедура моей «экипировки» длилась около пяти минут. В таком виде и в сопровождении четырех полицейских (еще по одному спереди и сзади) меня повели в суд. В здании суда полицейские убрали оружие в кобуры, но наручники не сняли. В коридоре перед зала судебного заседания толпились журналисты. Все это снималось на видео и транслировалось по венгерскому телевидению. К тому времени я уже был известен массовому читателю как «крестный отец украинской мафии в Будапеште» и стал в Венгрии популярной личностью. Журналисты задавали какие-то вопросы, и я даже пытался отвечать, но взгляд мой не отрывался от жены, которую бойкие корреспонденты оттеснили в сторону. На лице Валентины читалось недоумение, обида, страх (за меня). Выражение этих больших карих глаз я уже никогда не забуду!
Перед самой моей выдачей (экстрадицией) руководство будапештского Централа, где я содержался как особо опасный преступник, организовало мне внеочередное свидание с женой. Стало ясно, что моя выдача не за горами. На этом коротком последнем свидании я попрощался с Валентиной навсегда. К счастью это оказалось не так.
Вопрос: Имели ли Вы возможность общаться с родственниками во время содержания под стражей?
За весь период следствия и моего содержания в СИЗО СБУ, я не имел возможности общаться с семьей и скудная информация, доходившая до меня от адвоката, носила общий характер типа: «живы, любят, надеются». Первое свидание с матерью стало теоретически возможно через два с половиной года после моего ареста в Будапеште. Это предложение адвоката я даже не стал обдумывать. По этому поводу решение было мною принято задолго до возникновения такой возможности. Еще в Будапеште я принял решение, что не доставлю удовольствия следствию унижением моих родных на моих же глазах! Исключение составила сестра жены – Татьяна, с которой я потребовал свидание сразу после моей «прописки» в СИЗО СБУ. Это была вынужденная мера. Формальным поводом служило мое право иметь защитника, которого я поручил ей нанять. Татьяна тогда еще по уголовному делу не допрашивалась, и мне разрешили десятиминутное свидание. О чем можно говорить через стекло, да еще в СИЗО СБУ, где каждое слово фиксируется? Таня воочию убедилась, что перед ней действительно сидит ее шурин. Практика работы спецслужб знает примеры, когда годами инсценировалась жизнедеятельность человека, останки которого давно сгнили в укромном месте. Позже следователь Л.Бейкун лишил меня не только свиданий, но и права на переписку. Честно говоря, другого я от следственной группы Генеральной прокуратуры Украины и не ожидал.
Скудная информация, поступавшая от моего адвоката С.Островского, не позволяла быть в курсе происходящего на свободе. Я не знал место нахождения жены и детей. Состояние здоровья родителей, семейные проблемы и перспективы оставались мне неведомы до момента вынесения оправдательного приговора. Дело было не в личности моего адвоката, а в том, что доверять ему я не имел права. Слишком дорога могла быть ошибка в случае проявления неоправданного доверия. Семен Александрович обижался, но это сути не меняло.
После освобождения я поехал к родителям в Черкассы. Встреча носила эмоциональный характер, но, к счастью, без побочных явлений. Чтобы не травмировать близких, я не рассказывал подробности моего ареста, уголовного процесса и применяемых ко мне противозаконных методов воздействия. Со многим из того, что было опубликовано в прессе, родители в той или иной степени были знакомы. Мама собирала вырезки статей обо мне, публикуемых в центральных и местных газетах. Мнения журналистов не отличались оптимизмом и содержали массу «лестных» оценок моих личных и деловых качеств. Все это не способствовало укреплению родительского здоровья.
Каждая семья имеет свой круг общения. Мое социальный статус в обществе 1990-1994-х годов было достаточно высоким, чтобы косвенно влиять на характер отношений знакомых и не знакомых людей к моим родственникам. Среди знакомых и соседей, с которыми родителям приходилось общаться, были разные люди, отношение которых к происходящему не отличалось однородностью. Часть из них не верила тому, что писалось в газетах и старалась поддержать родите лей, хотя бы участием. Но были и такие, кто верил прессе и открыто злорадствовал. Не смотря на то, что родители пытались ограничить общение с такими «доброжелателями», полностью избежать этого не удавалось.
Очень важно в такой ситуации, как сам человек относится к происходящему? Не секрет, что есть люди, для которых мнение других никакого значения не имеет. К сожалению мои близкие к такой категории не относились. Стоит ли объяснять какой морально-психологической травмой для родных был сам факт моего ареста. Ведь до этого украинское государство (народ) доверило мне очень ответственное дело, — обеспечение безопасности Президента Украины. Не каждый удостаивался такой чести. Родители имели все основания гордиться сыном. И вдруг, — арест. Не просто отстранение от занимаемой должности, понижение по службе, смена места жительства — АРЕСТ!
Мой отец, — Паливода Иван Ильич, офицер, 30 лет прослужил в Вооруженных Силах СССР, участник Великой Отечественной Войны, отмечен многочисленными правительственными наградами. Службу отец закончил в 1978 году в звании подполковника, занимая должность командира отдельного дивизиона связи ГСВГ (г.Ораниенбург, ГДР). Не могу сказать, что в нашей семье как-то особенно относились к понятию офицерской чести (честь либо есть либо ее нет вообще, не зависимо от офицерского звания), но что такое патриотизм и воинский долг я знал с детства.
После первых впечатлений от встречи с родными, я имел возможность перекинуться с матерью несколькими словами наедине. Она сообщила, что отец крайне тяжело воспринял происходящее, перенес инфаркт и не может похвастаться здоровьем. Мой последующий разговор с отцом был более продолжительным. Он старался держаться и не показывал своего волнения. Когда заговорили о полтавщине, откуда отец родом (с.Свиридовка, Лохвицкий район, Полтавская область), выяснилось, что за время следствия ему крепко досталось в своем родном селе. Среди соседей и дальних родственников неоднократно звучал вопрос-упрек «… що, сина-злодія виховав?» Чем мог на такой жестокий и несправедливый упрек ответить отец? 13 января 1999 года сердце ветерана не выдержало. На ком вина за его явно преждевременную смерь? На мне в том числе. Кто ответит за выплаканные глаза и безвозвратно утерянное здоровье матери, несостоявшееся детство моих детей, разочарование и страх жены, близких?
Вопрос: А что же Леонид Макарович?
А Леонид Макарович занял свойственную ему позицию. «Начнешь хлопотать – подумают, что Кравчук действительно в чем-то виноват, что-то пытается скрыть. А мне скрывать нечего. Поэтому я не мог позволить себе вмешиваться в события на этапе следствия.» («МК» 14-21 мая 1998 г.)
О каких хлопотах вообще может идти речь? Все, что в той или иной мере могло вменяться Кравчуку, фигурировало в газетных статьях. Да, вмешиваться в действия следствия не хорошо, закон этого не позволяет. Никто такого «подвига» от Кравчука и не ожидал. Но что мешало Леониду Макаровичу принять участие в судьбе моей семьи? Даже с большой натяжкой назвать подобные действия вмешательством в ход следствия никто не посмеет. Чем семья-то виновата? Почему сосед по квартире предложил моей жене посильную помощь, а Кравчук не мог себе этого позволить? Но если бы только это…
Но вернусь к вопросу о «невмешательстве». Наверное Леонид Макарович запамятовал, что в ходе следствия дал показания, которые подтвердили предъявленное мне обвинение в хищении. Возможно Кравчук такой «пустяк» вмешательством не считал, но прокуратура была иного мнения. Выглядело это следующим образом. (Далее привожу выдержки из протокола допроса Л.М..)
«Питання: Чи доручали Ви, чи за Вашою згодою Ваші підлеглі, займатися питаннями додаткового матеріально-технічного забезпечення СБПУ саме Паливоді В.І.?
Відповідь: Цими питаннями займалися керівники Служби, в тому числі і Паливода В.І., як один з керівників.»
Обращусь к документам, которыми мы тогда руководствовались в своей работе. Согласно п.19 Положения про СБПУ:
«Матеріально-технічне, фінансове і соціальне забезпечення СБПУ здійснюється УО згідно з штатним розписом, потребами та заявками СБПУ, а також через відповідні органи державної виконавчої влади за погодженням з УО та Адміністрацією Президента України». (Розпорядження Президента України №200/92-рк від 15.12.92 року). Как видно, в Положении вообще ни слова не говорится о каком-либо дополнительном материально-техническом обеспечении Службы и ответственности за это ее руководителей. Состояние технического оснащения сотрудников Службы действительно было повседневной заботой руководства СБПУ, что отражалось в наших многочисленных обращениях в УГО и к Президенту Украины. Но не более того.
«Питання: Якщо доручали Паливоді В.І., то чому і чим це було викликано, адже питання матеріально-технічного забезпечення СБПУ спеціальною технікою – є компетенція керівних посадових осіб УДО.»
Следствию было крайне важно не просто вменить материально-техническое обеспечение СБПУ в функциональные обязанности ее руководства, что не соответствовало Положению о Службе, а из трех руководителей СБПУ, непосредственно отвечавших за эффективность работы Службы перед Президентом, выделить «саме» Паливоду. В противном случае обвинение должно быть предъявлено всем трем руководителям СБПУ. А как следует из п.19 Положения про Управление государственной охраны: «Матеріально-технічне забезпечення здійснюється на підставі заявок УО, які подаються у встановленому поряду до Кабінету Міністрів України централізовано через відповідні державні структури, а також за прямими договорами з підприємствами, установами та організаціями, в тому числі закордонними» (Указ Президента України №417/92 від 17.08.92 року).
«Відповідь: УДО не мало потрібних коштів і сучасних засобів, а тому шукали інші можливості.»
Должная техническая оснащенность является необходимой составляющей обеспечения безопасности охраняемого лица. У нас же не было нормальной радиосвязи, аппаратуры визуального контроля, портативных металлодетекторов и обнаружителей взрывных устройств, приборов поиска радиозакладок — “жучков” и многого другого. Безопасность – не та сфера деятельности, в которой можно примириться с возможной гибелью охраняемого на 30%. Мысль, что не моя вина в плохом материально-техническом обеспечении СБПУ, являлась слабым утешением. Кого устраивало, что УГО объективно (но так ли это было на самом деле?) не в состоянии удовлетворить обоснованные требования СБПУ. Оставалась единственная «другая» возможность – Центр содействия Президенту Украины, который в том числе для этого и был создан. Но какое отношение к этому имело государство в лице руководителей УГО или СБПУ?
«Питання: Чи давали Ви Паливоді у зв’язку з цим вказівки, якщо так, то які саме?
Відповідь: Паливода діяв на основі моєї згоди поліпшити технічне забезпечення Служби.»
В соответствии с п.9 Положения о Центре: «Надання сприяння за рахунок одержаних грошових коштів і майна Службі безпеки Президента України у вирішенні її завдань здійснюється Центром за узгодженням з Президентом України». (Указ Президента Украины №482/92 от 23.09.92 года.)
Для содействия в решении задач СБПУ мне, как Уполномоченному распорядителю Центра, каждый раз необходимо было согласие Л.Кравчука. О таком согласии на улучшение уровня технического оснащения СБПУ и говорит Л.Кравчук.
«Питання: Чи вирішували питання про власника спецтехніки?»
Вопрос о собственнике «спецтехніки» являлся краеугольным камнем всего процесса так как он был основой моего обвинения в хищении и злоупотреблении служебным положением.
«Відповідь: Власником спецтехніки мала бути Служба безпеки Президента.»
Вот тебе раз! Есть Указ, Положение о Центре, уполномоченный распорядитель Центра, с юристами Администрации тщательно отработана процедура оказания содействия СБПУ и вдруг, — «мала бути». На каком основании и каким это образом? О таком странном мнении Президента я узнал только в ходе следствия.
Оценку мнению Кравчука дал суд: «Получателем и собственником спецтехники являлся Фонд “Новое поколение”, поскольку УГО, ни другие государственные структуры не могли оплатить эту спецтехнику, а СБПУ не могла этого сделать из-за того, что не являлась юридическим лицом, не вели они и переговоры о поставке этой техники со Стрешинским.» (Приговор военного суда Центрального региона Украины от 30.01.98 года).
У меня напрашивается очень простой вопрос. С какой целью Леонид Макарович утверждал свое «мала бути», обрекая меня на дополнительный год тюремного заключения? Но дальше, еще интереснее.
«Питання: Що доповідав Вам про отримання спецтехніки, її використання та про власника спецтехніки Паливода? Чи давали Ви згоду на використання спецтехніки, що мала належати СБПУ, комерційним або недержавним структурам?
Відповідь: Мови про те, що спецтехніка має належати не державним структурам не велося. Так питання ніхто не ставив.»
Даже прокомментировать такой абсурд сложно. С самого начала собственником пресловутой «спецтехники» была негосударственная структура — Дирекция Украинского фонда «Новое поколение», структурным подразделением которого был Центр содействия Президенту Украины. И это Кравчуку было хорошо известно. О том, кому должна или не должна принадлежать техника, поступившая в распоряжение Центра, решал его Уполномоченный распорядитель, то есть Паливода Виктор Иванович. Предоставив спецтехнику в пользование сотрудникам СБПУ и УСО как частным лицам, я решил задачу содействия этим государственным органам по обеспечению безопасности Президента Украины? Бесспорно. Это тоже установлено судом.
Военный суд ЦР Украины по поводу дилетантских размышлений и инсинуаций вокруг понятия “собственности” поставил жирную точку:
«В судебном заседании установлено, что собственником спецтехники являлась Дирекция фонда “Новое поколение” и, согласно действующему законодательству Украины о собственности, Фонд имел право по своему усмотрению владеть, пользоваться, либо распоряжаться принадлежащим ему имуществом. Фонд мог использовать спецтехнику для осуществления любой, не запрещенной законом, деятельности, в частности передавать ее безоплатно или за плату во владение или пользование иным лицам. Госуд
