«Никто не ожидал прорыва россиян из Крыма. И это погубило Мариуполь», — переживший блокаду

Сергей Ваганов – донецкий фотожурналист, автор многих известных работ. В 2014 году бежал от войны в Мариуполь, а в 2022м оказался в осажденном городе, который оккупанты стирали с лица земли. Сейчас живет в Ужгороде. Мы поговорили о трагедии Мариуполя и военных преступлениях, которые в свое время станут предметом рассмотрения в военном трибунале над россией.

— Российские оппозиционные издания публикуют выдержки из дневника соотечественника, который прибыл «восстанавливать Мариуполь» после его оккупации. Там рассказывается, что население недружественно, на стройке россияне находят самодельные взрывные устройства. И есть такие слова: «Меня могут тут убить, и будут иметь на это право». А ведь принято считать, что раз люди остались в оккупации, они симпатизируют рф. Что вы на это скажете?

— Еще в 2014 году возник вредный миф о том, что мы — донецкие, русскоязычные — звали войну, а те, кто там остался – предатели… Иногда разговариваю с людьми, которые так думают, и говорю: вы верите, что путин пришел на восток потому, что там нуждались в этом русскоязычные? Да. А верите, что 24 февраля путин напал на Украину с целью денацификации? Нет. Значит, верите путину на 50%?

Дневник этот странный, похож на дневник ребенка, которого родители насильно засунули в пионерлагерь, и там ему страшно, все незнакомо. Он признает, что не прав, но для этого понадобилось приехать в Мариуполь, где уже нет боевых действий. И он боится взрывов, которые всего-навсего разминирование – контролируемые взрывы… Впечатления инфантильного человека, который ужасается руинам в Мариуполе. С другой стороны – это текст о человеке, который прозревает. Но странно, что с 2014 года они не задумывались о том, кто мы, и почему нас надо убивать.

На фото — Донецк 21 июня 2014 г.

— Россияне до сих пор верят, что освобождают нас, и только на собственном опыте убеждаются, что это не так. А остальные пишут, что мы «8 лет домбили бамбас». Вы с этим сталкивались?

— Оказавшись в Ужгороде, я давал интервью западным журналистам и один спросил: «Что случилось с россиянами?». Я ответил: «А что случилось с немцами после 1933 года?». Тотальная пропаганда — это страшно. Мы, в Украине, не пережили такой атаки на мозги.

— Могли бы вы вспомнить 24 февраля и начало блокады?

— Проснулся, сел за компьютер, а там война. Мариуполь 8 лет жил в 25 км от войны, мы слышали артиллерию, но город жил мирной жизнью, город хорошел. И мы привыкли. Это сыграло злую шутку с мариупольцами. Никто не ожидал прорыва русских из Крыма. И это погубило нас. Видели их хороводы у наших границ, переживали. Но очень быстрый проход российской армии по югу не ожидал никто. Было страшно думать, что придется бежать уже из своего второго дома. Да и куда? Я уже пенсионер, без работы. И таких десятки тысяч. Думали, что будет обострение, которое уже переживали. А когда я узнал, что они уже в Мелитополе и Бердянске, сказал: «Нам хана».

Россияне были у нас с востока традиционно, они быстро захватили Волноваху – это с севера. И с запада, с Крыма, они нас подперли. А впереди было море, и там много их кораблей.

24 февраля выстроились очереди в банкоматы, аптеки, магазины. На следующий день я услышал призыв приносить в волонтерский центр все, чем можно помочь защитникам города. Взял свой журналистский бронежилет, каску, у меня была крепкая обувь, термобелье, куртки. В тот день еще ходило такси, и я все это отвез… Но жизнь из Мариуполя утекала очень быстро, вместе с цивилизацией. Они целенаправленно уничтожали инфраструктуру. Мы оказались в первобытном состоянии. Стало понятно, что мы в окружении. Я известен своей позицией – в 2020 г. Донецкая ОВГА издала мою книгу «Летопись российско-украинской войны» с моими фотографиями, начиная с 2014 г. Там цветущий Донецк, затем «русская весна», а потом фото с войны. Я 4 года работал на войне, ездил на передовую, фиксировал. Иллюзии, что смогу выжить в оккупации, не было.

На фото — Широкино 4 апреля 2016 г.

— Но почему вы не эвакуировались, когда была возможность? И все ли местная власть предприняла для спасения людей?

— Я недооценил уровень угрозы, как, наверное, и вся наша страна… 22 февраля мы собрались у нашего – теперь уже печально известного – драмтеатра, на митинг «Нет войне», где выступали люди, которые, как и я, уехали из Донецка в 2014ом… Я говорил: «Не может же быть, чтобы в 21 веке город уничтожали ракетами». Недооценил врага.

Пока Волноваха не была разбита, ходили эвакуационные поезда, и они уходили полупустыми. Потому что думали: «А что нового нас может ожидать? Думали, будет очередное обострение. Да, будет жестче. Но мы же в 2015 г. пережили обстрел из «градов» района Восточный – тогда погибли больше 30 человек. Думали, и новое обострение переживем.

На фото — Мариуполь 24 января 2015 г. «ДНРовцы» обстреляли «Восточный».

Примерно на третий день эвакуационные поезда закончились. Потом были сообщения о «зеленых коридорах», и я видел из окна, как люди с сумками, тачками идут на пункт сбора. Они расходились к вечеру. Я слышал, как через громкоговоритель патрульная полиция обращалась к людям: «Расходитесь, сегодня эвакуации не будет». Россияне целенаправленно, в два приема, разбили весь автопарк Мариуполя: около 80 новых, больших автобусов и троллейбусов. Эвакуации не могло быть без доброй воли оккупантов. А они не пропускали даже гуманитарные грузы.

— Иногда Мариуполь сравнивают со Сталинградом или Ленинградом времен Второй мировой. Правильно ли я понимаю, что в том и состояла цель оккупанта: создать мариупольцам максимальный ад, чтобы принудить город к сдаче?

— Безусловно. Они целенаправленно уничтожали объекты инфраструктуры: теплогенерацию, электроподстанции. У Мариуполя были 2 водохранилища, из которых мы получали воду. Они разгромили подстанции, и воды не стало. Не было электричества, связи, транспорта, подготовленного к эвакуации. Целенаправленно били по продуктовым базам. Наносили удары по витальным объектам. Это был геноцид.

Мы с женой успели сделать запас воды и круп, были какие-то консервы. Самое страшное –не знали, когда это все закончится. И вместе с лекарствами… закончимся мы. Чувство обреченности – под авианалётами, у костров около подъездов – это было главное чувство.

— Как вам удалось вырваться из окруженного Мариуполя?

— Мой товарищ Эдуард жил на «Восточном», который оккупанты сносили в первую очередь. Когда еще была связь, я узнал, что его дом поврежден, и товарищ переехал ближе к центру. Я спросил адрес и через время пришел по этому адресу. У него была машина, и он пообещал нас взять. Ждали «зеленого коридора». 14 марта Эдуард пришел к нам: «На сборы 5 минут. Сейчас, или никогда». Взяли только самое необходимое. А дальше – череда чудес и случайностей. Иногда к нему кто-то мог дозвониться и сказать, по какой дороге можно выехать в оккупированный Бердянск. Нас была колонна – с белыми лентами на ручках и зеркалах. В Бердянске ночевали в гостинице, где была горячая вода, и интернет – это показалось чудом. Я включил ноутбук и убрал все, что могло не понравиться на блокпостах. 15 марта мы проехали 15 блокпостов по дороге в Запорожье. Можно было погибнуть от осколка снаряда. На блокпостах проверяли паспорта и проводили досмотры.

Нам повезло, что блокпосты тогда были разношерстными, они больше напоминали придорожные банды. Плохо одетые, в железных касках, с какими-то карабинами времен Второй мировой, без коммуникации между собой. Нам повезло, что не было среди проверяющих квалифицированных фсбшников. Какой-то мальчик лет 18 попытался запустить компьютер, но было видно, что он не понимает ни как включить, ни что искать. Потыкался и отпустил. Но на одном из блокпостов я видел, как мужчину вывели из машины с ноутбуком и куда-то повели. Т.н. «днровские» военные говорили нам: «Уезжаете? Вам там плохо? А вы нас 8 лет убивали». Я перепугался, что меня могут узнать. В 2014 году меня в Донецке узнавали на улицах, и показывали пальцем. Я имел кучу неприятностей с этими «днровцами». Повезло, что не добрались до флешки с архивом, который я вывез.

Дорога была ужасной: дымящиеся на обочинах машины, окровавленная одежда, мины. Не передать радости, когда мы доехали до наших. Почувствовал спасение, а дальше нас подхватывали знакомые волонтеры.

На фото — Донецк 13 марта 2014 г., толпа с триколорами забрасывала камнями самооборону проукраинского митинга, хотя ее и «защищала милиция».

Физически я был в очень плохом состоянии. Во время мариупольской блокады мы с женой очень мало ели и пили воды, потому что не знали, что закончится раньше: еда, вода или мои ежедневные препараты (я астматик). Выехали из той жизни с маленькими рюкзачками. И я благодарен всем, кто повстречался нам на пути. Так мы добрались до Ужгорода.

— ПАСЕ инициирует специальный международный уголовный трибунал по военным преступлениям в Украине, в ООН создали резолюцию о трибунале против РФ в духе Нюрнбергского процесса. Вы могли бы свидетельствовать о военных преступлениях?

-Расстрел города авиацией, бесконечные налеты, лишение города жизнеобеспечения, хаотичное поражение жилых домов из танков и самолетов — я думаю, это военное преступление. Друг, оставшийся в Мариуполе, на днях специально пошел посмотреть, как там мой дом (пятиэтажка, построенная в 66 году) — он сейчас в районе один стоит, все вокруг снесено. В мой дом было несколько попаданий. В соседнюю квартиру попал снаряд, и что случилось с моей соседкой — не знаю. Моя квартира затем была разграблена. Я не видел ни одного российского военнослужащего — мы уехали раньше, чем они вошли в наш район. Но я видел на улице погибших людей. Помню мужчину, который лежал около моего дома, а через день – уже холмик на клумбе. Был очень холодный март — минус 8, а рамы вылетали.

Авианалеты – самое страшное. Ты слышишь звук самолета, но ты не знаешь — что он кинет и куда. Было бесполезно бегать в подвал: с 7 утра и до 14:00 насчитал однажды 21 авианалет, и подвал мог стать братской могилой.

— Можно ли было предотвратить такое развитие событий? Например, уже известно, что в Херсоне было предательство. Полицейские в Мариуполе массово перешли на сторону врага, не так ли?

— Я не видел массового предательства – около 80 полицейских перешли на ту сторону, но, в сравнении с Донецком, где 80% перешли на службу в «ДНР», это не массово. Среди тех, кто перешел, много пенсионеров МВД. В первый день мариупольская полиция выехала в Покровск, но осталась патрульная полиция. И то, что делала эта патрульная полиция во главе с М. Вершининым, это, я считаю, подвиг. Когда мародерство из магазинов, аптек стало повальным, стало понятно, что обеспечить охрану общественного порядка они не смогут, но они забирали алкоголь и били его. Женщина украла из магазина целый ящик краски для волос… Для меня дико это было видеть.

В Мариуполе было много полицейских, которые вышли из оккупированного Донецка и уже знали цену предательства. Коллаборантами стали представители горсовета из ОПЗЖ, некоторые учителя и врачи. Но это происходило не так массово, как в Донецке в 2014-м… Люди, способные думать, с 2014 г. сделали выводы. Увидели цену России. РФ – это преступная страна…

— Местная власть в Мариуполе помогала защитникам организовать сопротивление? Не сливала Мариуполь так, как (на мой взгляд) это делала местная власть в 2014 г.?

— Донецк 2014 и Мариуполь 2022 – это разное абсолютно. В Донецке была гибридная операция. Медленно, как удав, россияне сжимали Донецк, выдавливая оттуда активистов, журналистов… Там жуткого террора не было с первого дня, а в Мариуполе сразу: «Бум» (ракеты), «бум» (самолеты)… И нет воды, газа, тепла, света, связи. И власти в 2014 и в 2022 были готовы по-разному. Хотя бы в своих головах. В 2014ом все было непонятно. В Донецк весной в Торгово-промышленную палату приезжал А. Яценюк, приезжали мэры из соседних городов, и я помню, как кричала Н. Штепа, которую потом судили за коллаборационизм: «А что мне делать в Славянске?». И она не получила ответа. А сейчас — россияне целенаправленно разрушали продуктовые базы и аптечные склады, и местные власти координировали с теми полицейскими и волонтерами, кто остался в городе, раздачу запасов местным.

Основная трагедия Мариуполя – это прорыв из Крыма. Но и там, я это знаю, 59-я бригада моего хорошего друга В. Сухаревского, теперь – героя Украины, сделала многое для защиты. И много бойцов мы потеряли на южном направлении. Сказать, что сдались без боя – нет, не могу. Хотя какие-то просчеты были. А в итоге все содрогнулись от чудовищной жестокости.

— А почему к Мариуполю так беспощадно жестоки оказались россияне? Они же декларировали цели «защищать русскоговорящих» и «освобождать Донбасс»?

— Все разговоры про «русский мир», про русский язык, про «своих» — просто лозунги для населения РФ, пропаганда. Они стёрли Мариуполь с лица земли потому, что город сопротивлялся. Мариуполю просто не повезло оказаться на пути русской армии, у которой была военная и политическая задача. Если город сопротивляется, они его уничтожают.

На фото — Павлополь (под Мариуполем) 16 октября 2017. Вошла в лучшие фото 2017 по версии «The Guardian».

Может, россияне рассчитывали на протесты местного населения против защитников города? Но это физически было невозможно, когда с неба валятся русские бомбы. Почему так жестоки – они ответят, когда окажутся на скамье подсудимых, а кто-то в мемуарах прочитает. Лет через 50. Ведь есть же мемуары нацистских военных преступников…

— На федеральных каналах ТВ можно видеть т.н. беженцев из Мариуполя, которые рассказывают, что это Украина разбомбила свой город. Они лгут, лукавят, как заложники, или они настолько «ватники», что искренне не понимали, что происходит?

— И так, и так. Люди могут говорить что угодно ради того, чтобы пройти фильтрационные лагеря, чтобы где-то прижиться, что-то получить в новых местах своего жительства. Эффект камеры тоже известен. Особенно, если сзади стоят вооруженные люди. А может быть и искренне. Ведь стреляли со всех сторон. У нас за домом очень долго стрелял украинский миномет, и я понимал, что ведутся боевые действия против оккупанта. Думал ли я, что может прилететь ответка? Конечно. Было чувство опасности? Было. Проклинал ли я украинских защитников за то, что стреляют из соседнего дома? Никогда. Они защищали город. А городские бои – это такая вещь, которая подвергает опасности мирных жителей.

У меня были знакомые, которые говорили: «Азов не выпускает из города». А я просто размышлял, не зная подробностей. «Азовцы» стояли на краю города, перед ними были русские, не прекращались боевые действия. И как раз туда, в сторону трассы ломились гражданские. И естественно, что их не пропускали, потому что там было заминировано и нашими, и врагами, и потому что там шла стрельба. Как защитник Украины мог пропустить мирных жителей в огненную ловушку? А как себя ведут люди, когда они обуяны страхом? Кричат, не уезжают. И кто-то стрелял в воздух. Оттуда и пошел слух: «Азов» по нам стрелял, «Азов» не выпускал». Но ведь все не так, и я к этому выводу пришел с точки зрения логики. А теперь, читая интервью «азовцев», вижу, что слово-в-слово подтверждают то, о чем я думал тогда, слушая своих напуганных соседей.

Были и разговоры: «А чего «азовцы» не сдали город, как Бердянск?». Когда въехали в Бердянск, мы обалдели: там новогодние гирлянды, люди у банкоматов… И захватчики на блокпостах говорили: «Видите, если бы не сопротивлялись, и в Мариуполе было бы так же хорошо». Но для меня не стоит вопрос: а не надо ли было оставить Мариуполь, не оборонять его? Это наша территория и ее надо защищать. Огромные жертвы принесли защитники. Цифры мы когда-нибудь узнаем, и они будут страшные. Мой знакомый травматолог Дмитрий несколько месяцев назад говорил: под 90 тысяч погибли только мирных. Он как врач, героически спасал людей, лечил без света.

— Насколько Мариуполь был пророссийским в начале полномасштабного вторжения?

— Это был уже не Донецк образца 2014 года. Я наблюдал, как увеличивалось количество проукраинских жителей. Работало СБУ. Волонтеры многое делали для Мариуполя. Я узнал много хороших людей. Всегда вспоминаю фразу покойного волонтера Лени Краснопольского: «Война знакомит меня с потрясающими людьми».

На фото — Мариуполь 12 июля 2016 г.

— Из Мариуполя многих депортировали на территорию РФ, россияне много похитили детей, которых они же сделали сиротами. Но в передаче у Малахова сидит многодетная мамаша и хвалит некоего Гагарина, который хвастает, что похитил и вывез из оккупированной Украины под три сотни детей. Это тоже коллаборационизм поневоле?

— Ну есть же и идиоты… Люди разного развития. И у людей могут быть разные мотивы…

— Донецкие журналисты, которые стали коллаборантами в 2014 году, сейчас приезжают в Мариуполь снимать Z-патриотические сюжеты о том, как лихо «восстанавливается Мариуполь». Снимают с разных ракурсов единственный ЖК, построенный оккупантами. А мариупольцы так и остались без самого необходимого в своих разрушенных домах. Как выживают в Мариуполе ваши знакомые?

— Их судьба ужасна. Мой знакомый ведет дневник выживания. Собирает ягоды и делает компот. Радуется, что купил рыбку, и научился ее готовить. Какую-то кастрюлю нашел, какие-то дровишки, какую-то дверь, и рад… А съемка новых домов – это пропаганда, ради создания которой и поехал в Мариуполь тот российский инженер, с которого мы начали наш разговор. Единственная работа, которая там есть – по разборке завалов. Россияне какую-то школу там открыли и, кажется, доплачивают родителям за детей, которые туда ходят. Им нужно создавать картинку, показывать россиянам, что жизнь в Мариуполе возрождается… Там много сейчас строительной техники, но еще больше военной техники едет из Таганрога на юг. Мариуполь стал транзитным городом для военных. И «понаехавшие» — те же русские строители – они хотят семьи перевезти, и там остаться. Им нравится климат, теплое мелкое море, абрикосы на улицах и другие наши южные богатства. Тем более сейчас в Мариуполе металлургические заводы не работают — никто не нюхает то, что нас убивало (в мирные годы). Со временем и мариупольские выжившие напишут о себе, как написала Н. Сухорукова, мариупольская журналистка, которая пережила бомбежки. Я мельком видел, а вчитываться нельзя – слишком тяжело, постоянно плачешь. Есть и мариупольские фотографы, которые тоже совершили подвиг. Сосновский, который сумел сфотографировать разрушения и детей в подвалах, Чернов и Малолетка, которые показали весь ужас… А я уже не снимал — был безработный, и не было электричества. Да и люди на улицах в первые дни боялись диверсантов: без удостоверения появиться на улице с камерой было небезопасно. А те, кто создал визуальные и текстовые документы – они большие молодцы. А у нас с женой есть фото разваленной, ограбленной квартиры…

— Вы дважды оказались без дома. А дом – это чувство безопасности. Расскажите, каково это – потерять дом?

— Именно потеря дома в Донецке и не позволила мне уехать из Мариуполя 24 февраля. Страх потерять дом во второй раз. Я инвалид, человек в возрасте. И я очень долго мучился воспоминаниями о донецком доме. Дом – это еще и планы на будущее, я рассчитывал, что буду в Мариуполе жить всегда. Но случилось чудо: мне застройщик из Винницы подарил квартиру, и у моей семьи появилась надежда. Это дало возможность дышать, и даже снова о чем-то мечтать.

Сейчас у меня будет новый дом, новый город, и мне в этом городе не нужно будет всматриваться в лица людей, спрашивая себя: а кто из них сдавал проукраинских активистов, кто нарисовал бы крест мелом на моей квартире... Я был уверен, что если увижу в городе русских. Меня сдадут. Жизнь моя в последние годы сопровождается словами: «Повезло тебе, Ваганов, опять выжить. Посреди всего этого кошмара».

— В Мариуполь или Донецк после их освобождения не вернетесь?

— Я уверен, что мы победим, мне очень хочется дожить до этого, и все это увидеть. Но я не вернусь — там слишком много травмирующих воспоминаний о прошлой жизни. Ходить по Донецку, Мариуполю, разглядывать людей и думать: «А кем ты был? А кого ты предал?»… Увидеть на ком-то свои вещи из разграбленной квартиры… Психологические крючки, которые душу выворачивают… Их не хотелось бы. Я стараюсь сберечь свою психику.

Записала Татьяна Заровная, для «ОРД».

Фото – Сергея Ваганова.

На заглавном фото — С. Ваганов в 2017 году.